Было утро праздника Введения храм Пресвятой Богородицы. В чернильных сумерках желтый бульдозер усердно утюжил дорожки Костромского Богоявленского монастыря, превращая их в ледяной каток, и ранние богомольцы, едва не падая, скользили по направлению к семинарскому домовому храму к первой литургии.

Внутри перед иконостасом студент вполголоса читал часы, остальные тихо ждали начала богослужения. Вот из алтаря вышел проректор семинарии отец Георгий, жестом остановил чтеца и сказал: «Братия! После литургии будет панихида по нашему ректору…» А ректором Костромской семинарии являлся архиепископ Алексий.

Все, свершилось…

Полтора года православные костромичи и те, кого привлек сюда владыка, ждали вестей из московской больницы. Вот ему сделали операцию, вроде бы успешно; он поправляется — уже дает указания из палаты, подписывает документы, собирается служить на Рождество, на Благовещение… А потом, словно удар, — у владыки Алексия случился инсульт, он находится в коме. И опять долгие месяцы ожидания и вера в то, что сильный духом владыка Алексий победит болезнь. Мы все ясно чувствовали его присутствие, его молитвы о нас, но мы все нуждались в его живом присутствии.

И вот все закончилось…

По большому счету, я не должен писать эти строки, потому что есть люди, которые знали его гораздо лучше, общались с ним значительно чаще. Он был всего лишь мой работодатель, а я был его работник, виделись мы редко и говорили большей частью о делах. Тем не менее, я дерзаю сказать о нем краткое надгробное слово.

Познакомились мы с ним лет десять назад, когда режиссер Сергей Харлов предложил мне написать несколько инсценировок для радиосказок. Это была идея владыки Алексия, который считал, что для детей нужна «мягкая» духовная пища, где говорилось бы о добре и зле, о любви и ненависти, о других важных вещах. Ребенку трудно сразу постичь Евангельские глубины, жития святых или Пролог. С ним нужно научиться говорить о духовной жизни через сказку, к которой он привык с младенчества. Такова была идея владыки.

Я был заочно согласен с ним. Перечитал кипу русских народных сказок на предмет их инсценировки, и … ничего не нашел. В наших сказках много говорилось о колдунах и леших, о бабе яге и прочей нечисти, а о христианстве, о Церкви, о евангельских историях — не было ни слова.

— И не нужно искать русские, нужно брать истории общеизвестные: сказки Андерсона, Гауфа, Клайва Льюиса, например, — удивил меня владыка во время первой нашей встречи. Народная молва называла его убежденным консерватором и русофилом, а здесь — Андерсон, Льюис…

Впрочем, смущение быстро прошло, потому что владыка имел редкий дар убеждения. Он не давил на собеседника своим знанием и авторитетом, но говорил так убедительно и интересно, что ты быстро соглашался с ним, а после дальнейшего размышления окончательно убеждался в его правоте.

Я ехал из Новоспасского монастыря под сильным впечатлением от встречи с этим человеком и в уме перебирал все, что раньше о нем знал.

 

    

 

Это были факты общеизвестные: родился он в послевоенной Москве в 1947 году; в конце 60-х пришел к вере, закончил семинарию, академию в Сергиевом Посаде и до своего назначения в Новоспасский монастырь в Москве оставался лаврским архидиаконом, преподавателем семинарии, хранителем в церковно-археологическом кабинете. (Отсюда, кстати, его глубокие познания в истории и богословии православной иконы).

Потом был Новоспасский монастырь, который пришлось тогда восстанавливать с нуля, как и все в нашей Церкви.

Честно говоря, я не понимаю, что могут сказать эти сухие факты биографии для человека нецерковного, не знавшего владыку лично.

Но я-то знал кое-что еще…

Мой друг Виктор Васильевич Бурдюг, который в середине восьмидесятых нес четырехлетнее «лагерное послушание» за подпольное издание православной литературы, был другом детства владыки Алексия, тогда еще Толи Фролова. Он рассказывал, что их детство было обычное, послевоенное, вполне советское. Во время школьных каникул старшеклассники Фролов и Бурдюг вместе с другими приятелями отправлялись куда-нибудь в нижегородскую глушь, где жили в заброшенных сараях, общались с простыми бабушками, которые поили их молоком, пели им песни, рассказывали старинные предания и истории. В том числе они, конечно, говорили отрокам и о вере Христовой…

 

Знал я еще, что практически сразу после крещения юноши отправились в белгородскую землю, где жили великие подвижники — отец Серафим (Тяпочкин) и его духовник — архимандрит Геннадий — в схиме Григорий — (Давыдов). Это были настоящие святые, пострадавшие за веру, проведшие в лагерях не один год и приобретшие там подлинное смирение и любовь Христову.

 

Отец Геннадий до самой своей кончины в 1987 году оставался духовным отцом владыки…

Мне было известно, что владыка Алексий во время своих отпусков часто ездил в Тбилиси к митрополиту Зиновию (Мажуге), а также успел насладиться общением с архимандритом Андроником (Лукашом) и прочими Глинскими старцами. Но самым близким по духу (да и по возрасту, наверное) был для него из этой славной когорты отец Виталий (Сидоренко) — самый необычный и загадочный старец конца XX века.

«Надо раздавать, а мы приобретаем; надо слушать, а мы ропщем; надо отсекать волю, а мы ею живем; надо возненавидеть сей мир и все его утехи, а мы любим его — и в итоге идем наперекор заповедям Божиим. И тогда везде тяжело», — эти слова отца Виталия в той или иной интерпретации я много раз слышал от владыки Алексия — и в проповедях, и в частных беседах. Кстати, последний наш разговор в Костроме накануне его болезни был как раз о значении старчества. «Они начертали нам ясный путь, по которому можно достичь Царства Небесного, но мы почему-то плутаем по другим дорогам…»

А тогда, десять лет назад, в Новоспасском, наши разговоры при встречах были в основном о сказках, об искусстве, о Нарнии, о русской истории. Иногда, правда, говорили о вещах духовных, но эти слова почему-то не запечатлелись в памяти…

Работать с ним было очень приятно. В том смысле, что он практически не вмешивался в нашу работу. Он давал нам определенное направление и отходил в сторону.

«Вы же профессионалы, — говорил он, — вы лучше знаете, как это делать».

Эта владыкина доброта расслабила нас и едва не довела до греха.

Где-то на третьей-четвертой «Нарнии» (я имею ввиду радиоспектакли, конечно) мы с режиссером решили немного поэкспериментировать и сделать что-то вроде звукового мультика, чтобы бобры и белки говорили «звериными» кукольными голосами. Думали: владыка, наверняка, наши сказки не слушает, не до того ему.

И просчитались… Буквально на следующий день мы были вызваны на «ковер» к архиерею и были очень строго отчитаны за самовольство.

«Это что за кривлянье? Что за сюсюканье? Сказки, друзья мои, — очень серьезное дело, и звери в них — те же люди, ведь они владеют словом. Вас же дети слушать будут!..»

В общем, попало нам тогда очень крепко, и мы больше не пытались экспериментировать, а относились к своей работе со всей серьёзностью и ответственностью.

Благодаря владыке Алексию мы сделали 16 радиоспектаклей, поставили во МХАТе им. Горького детский спектакль по Вильгельму Гауфу, который идет на сцене до сих пор…

Он как никто другой из современных архиереев мог найти ключик к уму и сердцу людей, которых мы называем интеллигентами. Он считал культуру и искусство очень важным делом в христианском просвещении общества, только скорбел оттого, что художники заняты «непонятно чем». Одни стремятся в политику, другие — в бизнес, третьи — в рюмку, четвертые — самовыражаются, а те, кто приходят в церковную ограду, быстро осваивают специальность дворника, сторожа или развозчика церковной литературы.

«Вы должны заниматься своим делом, то есть искусством, а не торговлей книжками!» — говорил он.

При этом церковное служение человека он ставил выше всего, но говорил, что для этого нужен талант. Есть талант художника, есть талант режиссера, есть талант писателя, а есть талант церковного служителя.

«К сожалению, в храме сейчас очень мало по-настоящему талантливых людей. Как и везде, впрочем», — так говорил он.

Потом мы встретились с ним в Костроме…

Тот же Харлов Сергей Васильевич, который перебрался в славный город на Волге вслед за своим духовным отцом, попросил меня приехать, чтобы помочь выбрать колер для покраски внутри кафедрального собора.

 

    

 

«А зачем красить? — удивился владыка, — надо расписать»…

Так мы оказались в Костроме…

Это было счастливое время. Владыка Алексий сам определял, какие сюжеты писать на той или иной стене, и всячески поддерживал нас добрым словом.

Мы жили в гостинице рядом с епархиальным управлением, где тогда обитал владыка, а потому часто пересекались с ним во время его вечерних прогулок. Он всегда говорил какое-то приободряющее слово, просил не спешить и не перетруждаться.

А сам, казалось, спешил сделать в своей епархии как можно больше. Это касалось не только Богоявленского собора, который мы расписывали, но и семинарии и Ипатьевского монастыря.

Например, такая деталь: здание кафедрального собора и все строения Анастасьино-Богоявленского монастыря за многие столетия как бы погрузились в землю, а поэтому их стены тянули влагу и очень быстро разрушались. За год с небольшим пребывания здесь владыки было снято в некоторых местах до полутора метров земли, и здания как бы поднялись, выросли, освободившись от земного плена.

Каждый день владыки начинался у чудотворной Феодоровской иконы Божией Матери. Он посещал почти все монастырские службы, очень часто заменял на клиросе чтецов — читал кафизмы и каноны.

Иногда часами сидел на скамейке в храме, беседуя с обыкновенными прихожанами. В нем не было «начальственности», которая так свойственна многим нынешним архиереям. Он был очень прост и доступен, но при этом весьма строг. Иногда он останавливал службу, шел в тот угол, откуда раздавался шум в храме, и объяснял, что храм — это место, где беседуют с Богом, а не друг с другом…

А потом он заболел…

Мы почему-то не сомневались, что владыка Алексий снова вернется, и жизнь церковная в Костроме забьет живым и веселым ключом…

Но Господь уготовал ему другой путь. Путь туда, куда он больше всего стремился и призывал своих духовных детей. Туда, где живут во свете присносущном его достоблаженные учителя — отец Григорий, отец Виталий, глинские и троицкие подвижники.

Говорят, он воздевал свои руки к Богу даже тогда, когда находился в коме.

Еще говорят, что он истово молился, когда язык не слушался его.

Настоящий раб Божий и великий архиерей.

Ему хорошо там, на берегу Божьей реки, а нам будет очень не хватать его здесь, на наших реках Вавилонских…

«Блаженны непорочные в путь…»

 

    

 

 

     Владимир Щербинин  9 декабря 2013 года

 

Что было
«Владыка» я пишу с большой буквы
03.12.2014

Памяти архиепископа Алексия (Фролова)
 
3 декабря 2014 года исполнился год со дня кончины Высокопреосвященнейшего архиепископа Костромского и Галичского  Алексия (Фролова). До архипастырского служения на Костромской земле двадцать лет владыка Алексий был наместником Новоспасского ставропигиального мужского монастыря. С его именем связано возрождение этой древней обители.
…Однажды на экзамене в семинарии преподаватель спросил: каким главным качеством должен обладать будущий пастырь? Студенты начали перебирать: канонические соответствия, жизненный опыт... Преподаватель покачал головой и ответил строкой из Евангелия: «Симон Ионин, любишь ли Меня?.. Паси овец Моих» (Ин. 21:16). Любовь. Такая, как на Кресте ? жертвенная, не ищущая своего. Без нее нет истинного пастыря Христова. О пастыре Христовом, о дорогом владыке Алексии своими воспоминаниями делится насельник Новоспасского монастыря иеродиакон Иннокентий (Зятев).
Владыка Алексий Фролов
Владыка Алексий умел сам и учил других любить ? вопреки. Видеть за каждым, самым падшим человеком, образ Божий. Не искать человеческой справедливости. Потому что, ? говорил он не раз: где справедливость, если мы согрешили, а Христос на Кресте?
При жизни им очень редко интересовались журналисты, в том числе православные, а сам он их избегал. Он не был на виду. Но в день отпевания Покровский храм в Новоспасском монастыре, вмещающий около тысячи человек, оказался вдруг слишком маленьким для тех, кто пришел проститься с Владыкой.
Он действительно исполнил Христово Евангелие – своим личным примером. Поэтому неожиданно трудно оказалось говорить  о нем своими словами: сами собой, неосознанно, тут же напрашиваются строки из Евангелия и апостольских посланий. И как на Афоне монахи называют своего наставника Старцем с большой буквы, так и в случае с Владыкой Алексием его святительский сан стал именем собственным. И, говоря о Владыке, я всегда пишу это слово с большой буквы.
Владыка умел сочетать в себе бескомпромиссную  строгость, когда нужно ? даже суровость, и искреннюю любовь к людям. Порой возникало ощущение, что он чуть ли не материально состоит не из плоти и крови, как все мы, а из доброты и любви. При этом он никогда не был человекоугодливым. Его бескомпромиссность, прежде всего, касалась точного следования Священному Писанию и Преданию, она шла от слов апостола Павла: «Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным?» (2 Кор.6:15). Там, где был грех, никаких уступок и компромиссов быть не могло. Владыка как-то сказал, что не бывает маленьких и больших грехов – грех либо есть, либо его нет. Так он отучал от самооправдания. Он не искал дружбы с высокопоставленными людьми – они сами к нему шли. От некоторых знакомств и денег вообще отказывался – ни громкое имя, ни размер пожертвования, ни возможные «политические» последствия на него не производили никакого впечатления, если руки приносившего дар Алтарю были нечисты.  В отношениях с собой он сразу устанавливал необходимую дистанцию. Если его приглашали на какое-то светское мероприятие и затем был обед, – за столом он не снимал клобука, и уж тем более рясу, как бы жарко и душно не было, и как бы плохо он себя не чувствовал. Лишь потом, в машине, принимал лекарства. Это позволяло ему, архиерею Русской Православной Церкви, самому не забывать о своем высоком статусе и удерживать необходимую дистанцию с окружающими – иногда случайными и нецерковными людьми. Потому что по нему они судили обо всей Церкви.
Как-то, говоря о том, что нужно быть разборчивым в благотворителях и средствах, он рассказал историю с восстановлением купола на Академическом Покровском храме в Троице-Сергиевой лавре – событие просто исключительное в советские времена. Тогдашний ректор-архиерей во время установки креста на купол вдруг с горечью сказал: «Эх, братия, если бы вы знали, какой ценой…» А спустя год случился пожар. Купол сгорел, крест упал...
Вообще, тема иерархии для Владыки была особой. Владыка говорил, что вертикальная иерархия отношений между людьми – Божие установление, по образцу Небесной иерархии. Что недопустимы равные, панибратские отношения «по горизонтали» – это от сатаны, который все время пытается сравняться с Богом. Должно быть послушание одного другому. «Я – послушник у Патриарха, братия монастыря – в послушании у меня и друг у друга. И это – Церковь». И стоит нарушиться этой иерархии – единство исчезает и наступает хаос.
Удивительным и поучительным было отношение Владыки, архиерея, к младшим по сану или положению в обществе, но старшим по возрасту – будь то священник или мирянин. Владыка был с ними похож на почтительного сына, который, хоть и занимает высокий пост, но не забывает о своем сыновстве.
О себе как архиерее он вообще очень мало говорил, предпочитая слово «монах»: «Монах должен быть на высоте и внешне, и духовно. По нам судят о Церкви». В близком кругу – среди братии и духовных чад – Владыка становился очень домашним, скорее напоминая любящего отца, чем господина.
Владыка Алексий ФроловСвой день Ангела – преподобного Алексия человека Божия (а это всегда было Великим постом) он отмечал по-монашески ? обычно исчезал в этот день. В Костроме, став правящим архиереем, он был вынужден в этот день быть на виду, служить, но и здесь монашеское устроение проявляло себя. По окончании службы высокопоставленные лица стали его поздравлять прямо в храме, и Владыка для удержания пыла поздравлявших напомнил слова Святейшего Патриарха Алексия I: вот, мол, в последнее время появилась какая-то странная традиция поздравлять священнослужителей на амвоне, и даже (выделил) архиереев…
Богослужение, служение Богу было сердцевиной его жизни, внутренней и естественной потребностью: «На первом месте у монашествующих должно стоять церковное богослужение», ? считал он. Владыка часто говорил: «Бывайте чаще на службах, особенно на Литургии, ведь это возможность помянуть наших близких, покойных. Вы не представляете, какое благо вы делаете этим». Владыка сам очень часто приходил на Литургию просто помолиться и вынуть частички за живых и умерших. Внимательно слушал службу, иногда подзывал к себе служащих или чтеца и очень тактично, иногда с добрым юмором исправлял ошибки. Как-то диакон читал Евангелие о том, как Христос прощает грехи Марии Магдалине. Ошибся в чтении одной буквы – «ять» принял за «ер» и вместо «иди в мире», т. е. с миром, прочел «иди в мир». Смысл прочитанного, понятно, от этого кардинально менялся. Владыка чуть позже тихонько подозвал служащего и с улыбкой спросил: «Куда же это ты, отец, Марию Магдалину отправил? Обратно в мир?»
Даже, казалось бы, в малом – в одежде ? Владыка старался хранить в монастыре традицию. Появление на территории монастыря женщины в брюках, без платка или мужчины пляжного вида было нонсенсом, и нарушителю вежливо, но без уступок предлагалось привести себя в подобающий дому Божиему вид. И через это воспитывалось уважение к Богу и Церкви, к древним иноческим уставам.
Весна, жара. Владыка выезжает из монастыря, навстречу, в монастырь, идет мужчина в шортах. Владыка просит водителя остановиться, выходит из машины, молча с улыбкой смотрит на нарушителя монастырского «дресс-кода». Тот сразу кается: всё понял, переоденусь. При этом Владыка подчеркивал, что для самих людей это важно: они, даже не зная этого, лишают себя благодати, если находятся в святом месте одетые не благоговейно, не имея страха Божия.
У Владыки был красивый, выразительный баритон. В молодости он пел в академическом хоре в Лавре. Но для него было аксиомой: богослужебное пение – это не концерт. Не любил вычурности: «Там где голосок, там бесок». Однажды хор спел что-то особым, уж очень витиеватым напевом, и Владыка заметил: стоит в песнопении чуть сместить акцент в сторону красивости – и всё, смысл молитвы теряется. А ведь она важнее. Он не любил небрежности. Когда хор, чтобы побыстрее закончить службу, сокращал количество стихир или пел торопливо, Владыка шел на клирос и восстанавливал порядок. Однажды на ночной рождественской Литургии он почувствовал себя плохо, но все-таки остался служить, лишь попросил чтеца читать часы быстрее обычного. А на следующий день сказал, что эта спешка повредила духовному настрою службы, и он пришел к выводу: нельзя спешить.
Не раз говорил: «Как можно сидеть во время службы? Понятно, когда сидят старички, но когда молодые… Поверьте, того, кто сидит и болтает во время службы, Божия благодать никогда не коснется. И это отношение видят алтарники, которых мы воспитываем. И они к этому приучаются». Говорил, что Бог дает благодать тому, кто себя понуждает к чему-либо. И рассказывал, как в годы его учебы в Лавре, в 70-х годах, семинаристы не просто стояли на ногах все службы Великого поста (по 5-6 часов), а выстаивали их на одном месте. Рассказывал о своем старце отце Геннадии, прошедшем лагеря, ? он даже жития читал в келии, стоя на больных ногах, – такое благоговение он испытывал. Владыка и сам благоговел перед святыми – он не просто знал их жития, он этим жил, дышал. И иконы особо почитаемых им святых – преподобного Серафима, святого праведного Иоанна Кронштадтского, святителя Филарета Московского ? стояли и висели у него в кабинете не как атрибут обстановки, а как живые лики самих святых. На Горнем месте в храмах благословлял обязательно устанавливать образы Господа Вседержителя, либо Троицу Рублева. Может, оттого, что Владыка реально ощущал присутствие святых и Самого Господа, и атмосфера, когда он служил, была совершенно особая – это многие замечали, как если бы ты попадал в иную реальность: время совершенно исчезало, и душа сама наполнялась радостью и покоем.
Обычная картина во время богослужения: в храме и пономарке – полная тишина, все стоят, в алтаре – Владыка справа от Престола, перед ним аналой с Минеей или Триодью. Стоя читает службу. За десятилетия служения он, наверно, уже почти наизусть знал эти службы, но каждый год перечитывал их и находил что-то новое для размышления. «Внимательно слушайте содержание службы, ? советовал он. ? Читайте чаще богослужебные книги – Минеи, Триодь, Октоих – там всё Евангелие в «разжеванном», в самом понятном, доступном виде».
Владыка Алексий ФроловВ мае 2008 года Владыка вернулся из поездки в Египет. Привез мощи преподобного Паисия Великого и святителя Парфения Лампсакийского – подарок Александрийского Патриарха. Мощи он вез на груди. По дороге Владыка ощутил сильное благоухание и не сразу мог понять, откуда оно. Потом обнаружил, что заблагоухали мощи преподобного Паисия. По приезде он пригласил к себе всех братий, и каждый смог увидеть это чудо, приложиться к святыне и ощутить необыкновенно прекрасный запах.
Должно быть благоговение во всем, что относится к Богу, ? говорил Владыка. Начиная даже с трапезы – от Евхаристической Чаши до простого бутерброда на трапезе ? должно быть благодарение Богу за его дары. Братские трапезы, когда на них присутствовал Владыка, превращались в духовные вечери и действительно становились продолжением Литургии. Часто тон, тему задавало читаемое в этот день житие святого. Владыка останавливал чтеца и акцентировал внимание на каком-то эпизоде. Вот святитель Дионисий Александрийский во время эпидемии чумы благословляет христиан помогать больным ? и верным, и язычникам ? и называет этот подвиг равным мученичеству. И христиане идут во имя любви. Вот преподобный Максим Грек отказывается переводить отрывки сочинений одного из еретиков, опасаясь, что простодушному неподготовленному читателю это может принести духовный вред. «А много ли сейчас авторов подходят к своим сочинениям с такой ответственностью?» – спрашивал Владыка. Сам он очень осторожно относился к современным публикациям и советовал читать проверенные временем писания святых отцов. Потому что книга – это то, что формирует сердце, ?  говорил он.
Особой темой была Псалтирь. После Нового Завета она была, наверно, второй его настольной книгой. Здесь, говорил он, ответы на все вопросы.
Самым необычным, наверно, для современного делового человека, воспитанного по-мирски, покажется административный и хозяйственный стиль управления монастырем – как его понимал Владыка. Этого администрирования, в привычном понимании, практически не было, не чувствовалось. И приходящих из мира это приводило в ступор. Владыка и тут строил совершенно иные отношения ? по духовным законам, на основе Евангелия. Да, в монастыре были работники, которые выполняли определенные работы, получали зарплату, ходили в отпуска – вроде всё, как и в миру. Но только они больше напоминали большую семью, общину, а не обычный трудовой коллектив. Утром и вечером многие стояли на службе, днем несли послушания, как говорил Владыка, считая, что не работа, а именно послушание ? цель пребывания мирянина-сотрудника в обители.
Сам Владыка сознательно ставил функцию администратора на последнее место, а на первом было служение Богу. И оказывалось, что в такой пропорции одно другому совершенно не мешает. Монастырь восстанавливался.  Достаточно посмотреть архивные фото – в каком разоренном состоянии был монастырь в начале 90-х, когда его вернули Церкви, и каким он стал за 20 лет. Это оценят те, кто помнит жуткие финансовые проблемы, нищету 90-х. Кто бывал в монастырях с крепкой и давней монашеской традицией, тот поймет, чего стоили эти усилия – в центре мегаполиса возрождать из руин огромный комплекс и одновременно – созидать монашескую общину, помогать материально людям. Впрочем, некоторым и этого казалось мало, и они попрекали Владыку (за глаза) – мол, царский монастырь, а бедноват, можно бы было то и это сделать, то купить, это отстроить, попросить денег – а Владыка и тут оставался монахом, возложив в остальном упование на Господа, дорожа духовной свободой своей и своего братства. И Господь Сам заботился о Своем доме ? помощь приходила, порой необъяснимым образом, находились нужные люди, деньги, материалы. В обители не было евроблеска, но зато было очень тепло душе. И, наверно, поэтому на монастырские службы люди приезжали не только с разных концов Москвы, но и из пригородов. В праздники соборные храмы порой не вмещали всех.
«Мне не нужны работники, мне нужны послушники», – эта еще одна знаковая фраза Владыки была в основе отношений и с братией, и с сотрудниками. И поэтому, наверное, никогда никто не слышал, чтобы кто-то хоть раз назвал Владыку начальником – такое слово даже в голову не приходило. Оно просто с ним не ассоциировалось.
Вообще, Владыка старался всегда избегать конфликтов и решать проблемы мирно. Он не устраивал шумных разносов, крайне редко прилюдно обличал – только когда уже никакое другое средство не помогало, а ситуация требовала принципиального вмешательства. Но и здесь он заботился о сохранении духовного достоинства обличаемого. При этом для него существовала разница между человеческим, эгоистическим, самолюбивым псевдодостоинством и достоинством истинным – человека как образа Божия: «Вот ниже этого уровня опускаться никогда нельзя». Когда он видел, что обличаемый не в силах понести урок, Владыка мог при всех попросить прощения за свою строгость. При этом оставалось понятным, что обличаемый проступок не оправдывается и должен быть исправлен. Сила и убедительность его слов была в том, что он не говорил и не учил ничему такому, чего бы сам не делал и не исполнял. И потому было бессмысленно спорить и пытаться оправдывать себя. «Если мы сами не живем духовно, то как мы можем учить этому людей? Кто нам поверит? Как христианин может научить чему-то другого, если сам не имеет подвижнического опыта? Мало просто процитировать кого-то из святых отцов – надо еще приложить что-то из своего опыта. Только такому человеку люди поверят».
Архиерей, наместник, духовник – но при всем этом Владыка не навязывал своего мнения, не обязывал его слушаться, не насиловал чужую волю. Был ли перед ним послушник или мирянин ? не важно. Если человек не принимал сказанного, Владыка просто отходил в сторону, уступая место Богу. Когда дело требовало  официального решения, он его принимал, отсекая свое личное отношение. Он часто повторял: «Только бы не помешать Промыслу Божиему о человеке». Обычно, когда нужно было решить проблемный вопрос по кому-то, он приглашал человека к себе и просто рассказывал, объяснял ему ситуацию, предлагал собеседнику самому сделать выводы. Пожалуй, лишь в отношении своих духовных чад он мог проявить немного большую настойчивость, хотя и видел, что не всегда легко тем исполнить требуемое,  – но только потому, что доверие этих людей к его слову было абсолютное и воспринималось как воля Божия, какой бы тяжелый для исполнения совет не произносился. Легче было сделать над собой  усилие, гораздо страшнее ? не послушаться. И каждый раз после этого оказывалось, что Владыка был прав.
Владыка Алексий ФроловБыли у него и недоброжелатели, и просто люди, которые не принимали и не понимали его, и сознательно или неосознанно пытались вредить. Но и с ними он старался сохранять мирные отношения, не поступаясь при этом святоотеческими принципами.
Владыка с юности воспитывался и жил, руководствуясь советами старцев, ездил к ним, и до последнего времени, пока не попал в больницу, не отступал от этого правила, будучи уже сам опытным духовником. Сам себя старцем не считал. Он всю жизнь учился, совершенствовал свое сердце и старался поделиться с другими тем, что приобрел сам. В последние полтора-два года перед болезнью и во время нее очень много читал – и почти исключительно книги монахов-подвижников.
«Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения» (2 Кор. 6:2) – часто повторял он эти апостольские слова. Потому что нам обещан лишь сегодняшний день, а насчет завтрашнего дня ? никто не обещал, что он будет…
Вечная Вам память, дорогой Владыко, и Царствия Небесного.
Источник: Монастырский вестник

 

Что было