О том, почему выставка Валентина Серова собирает огромные очереди – писатель, публицист, телеведущий Александр Архангельский.

Когда происходит что-то серьезное, экстраординарное, невозможно назвать одну единственную причину происходящего. Надо давать сложный ответ на сложный вопрос. В истории с выставкой Серова есть несколько аспектов.

Первый – Серов хороший художник. 

Второй – в России электронные билеты продаются на весь день, а не на определенный отрезок времени, потому невозможно регулировать очередь, распределять ее по часам. 

Третий –  на морозе люди кутаются во множество одежек и раздеваются гораздо медленнее, чем это происходит в Европе. В среднем выставку Серова посещает семь тысяч человек в день. Это не намного больше, а может быть и меньше, чем приходит на крупные, яркие выставки в Лувре или, тем более, в итальянских музеях. 

Четвертый – у наших людей есть привычка толкаться в очереди, –  что в музей, что к святыне, что за дефицитом. 

Но электронные билеты, зимняя одежда, очередь, самоорганизация этой очереди – вопросы технические. Есть вопросы содержательные. Действительно, на выставку Серова пошло намного больше народу, чем ходило на предыдущую выставку Нестерова или другие выставки других крупных русских художников, не менее замечательные. И публика, которая в этот раз отправилась посмотреть работы Серова, особенно под конец, не полностью, мне кажется, совпадает с той публикой, которая ходила на предыдущие  выставки. Помимо зрителей, привычных к музейной жизни, вовлеченных в жизнь искусства (а таких большинство), на Серова потянулись и те, кто в музеи обычно не ходит.

Попробую высказаться деликатно. Серов, повторяю, прекрасный и по-своему сложный художник, но многие испытывают иллюзию будто бы он очень понятный, такой же, как Шилов или Андрияка. Только лучше, потому что жил раньше. А раньше – все было лучше. Поэтому они идут на вроде бы понятное и общедоступное искусство, одновременно признанное великим. И это всегда льстит: я приобщаюсь к великому, значит, я тоже немного великий. 

Но помимо этого «приобщения к великому» есть еще одна важная вещь. Нас ничто, на самом деле, не объединяет: ни в настоящем, ни в прошлом. Это жестокая и крайне неприятная правда, от которой хочется спрятаться. Вместо того, чтобы дать себе принципиальный ответ: если нас ничто не объединяет ни в настоящем, ни в прошлом, то давайте работать над тем, что сможет нас и наших детей объединить в будущем, мы начинаем искать иллюзорные замены. Такой иллюзорной заменой оказался Серов. Он сам и его творчество тут совсем ни причем, но  так получилось, что он дает иллюзию общности через принадлежность к русскому великому искусству. Авангард слишком сложен, иконопись слишком давно, а Серов – это вроде бы и в прошлом, и недавно, великое и как будто понятное.

Почему, например, так массово не шли на выставку Левитана? Потому, что Левитан – это про любовь к неяркой России, а Серов –  это про любовь к яркой России. Эта яркая Россия, которой нам так не хватает в окружающим мире, которую мы, на самом деле, не помним  в историческом прошлом, влечет к себе людей. И они, приходя на выставку, не только и, может статься, не столько смотрят на картины, сколько «причащаются» этой яркости, к той России, которую они никогда не видели. Но увидеть – хотят. И судить их за это невозможно. Но и радоваться тому, что на выставке творится подобное безумие, – тоже нельзя. 

Еще один момент. Совершенно очевидно, что у людей сейчас в душах творится что-то не очень понятное. В головах-то, может быть, все упорядочено, они уверены, что понимают, в каком мире живут, а на сердце – неспокойно. Неспокойно потому, что надвигаются очень серьезные, очень большие и неприятные перемены. Надвигается не разовый кризис, который бьет, как палка по голове, а потом ты приходишь в себя, стряхиваешь пыль и двигаешься дальше. Сейчас  наступает другой период в жизни, долгий, трудный, и надо опять привыкать к испытаниям. Не хочется. Не хочется это предчувствовать. Хочется взяться за руки, «чтоб не пропасть поодиночке». И вот люди «берутся за руки», собираясь  в очереди на Серова. Не осознанно, – это работает подсознательно. 

Повторяю, Серов в этом нисколько не виноват, но так случилось, что он оказался точкой притяжения ожиданий, далеко уходящих за пределы искусства. Но, как всякая иллюзия, эта иллюзия разбивается о реальную жизнь. Вынесенная дверь – это символ того, насколько иллюзорны эти ожидания общности через Серова. Как и напоминание о том, что общность – возможна, только над ней надо работать, она не может быть дана нам воспоминаниями о том, что то ли было, то ли не было. Общность достигается совместными усилиями: здесь и сейчас, и завтра. И тогда память о прошлом становится скрепляющим раствором, но заменить нашей работы здесь и сейчас она не может.

Записала Оксана Головко