«Он олицетворяет собою мудрость и любовь»

Протоиерей Георгий Докукин

– Виктора Николаевича я знал еще по храму Петра и Павла у Яузских ворот. Помню, как он, впервые побывав за рубежом и повстречавшись там с Романовыми, привез оттуда книгу о Елисавете Феодоровне. На основании этой книги мы потом поставили в нашем русском духовном театре «Глас» спектакль. Виктор Николаевич несколько раз смотрел эту постановку, потом после нее проводил просветительские беседы со зрителями о святом Царе и о том времени, когда в нашем государстве не было того безобразия, которое происходило потом и последствия чего мы пожинаем поныне.

Виктор Николаевич был убежденным и последовательным монархистом. Идея царства органично вырастала на изучаемых и культивируемых им полях русской истории.

Здесь, при Троицком храме, он вел семинары, на которых толковал Евангелие, рассуждал об исторических закономерностях, учил нас. Иногда в чем-то мы и не соглашались с ним, тогда начиналось обсуждение наших позиций. Истина, известно, в споре не рождается, но в наших с ним даже самых горячих беседах рождалась любовь. А это и есть Истина. Он старался ни на кого не обижаться. Если обижался, то всегда сразу приходил и исповедовал этот огрех: «Не имею любви к ближнему, – говорил. – Потому я то-то и то-то сделал».

Всегда спрашивал: «Как стяжать христианские добродетели? Веру, надежду, любовь, мудрость?» Постоянно искал, где он проштрафился в этом. Сокрушался: «Чувствую, мне их не хватает». Он непрестанно вел внутреннюю работу над собой. Смирялся. Иногда, если в последнее время по старческой немощи выпалит что-то резкое, потом сердечно каялся: «Как же так? Я же должен всех любить. А я что делаю?» В нем было сильное бескомпромиссное стремление очиститься. В последнее время он причащался на каждой неделе.

Помню, как только стали восстанавливать в начале 1990-х годов здесь, в Серебряниках, Троицкий храм, Виктор Николаевич принимал в этом самое активное участие. Он уже успел потрудиться прорабом при возрождении Данилова монастыря, так что и у нас руководил всеми работами. Иконостас в храме-колокольне Усекновения главы Иоанна Предтечи он вообще сам продумал, рассчитал и своими собственными руками соорудил.

Потом, когда уже храм был восстановлен, он проводил огромную просветительскую работу в общине. Да и не только на нашем приходе. Его миссия простиралась на весь русский мир. Подумывал он и об обращении иноверных. Считал, что Россия призвана Богом хранить Истину Православия, чтобы делиться ею с другими народами на земле. У него была такая задумка, что вот узнает о нем король Саудовской Аравии и пригласит к себе во дворец, где Виктор Николаевич ему и объяснит истину о Пресвятой Троице. «Вот знаешь, король, – приводил он иногда их воображаемый разговор, – ты молодец, что веруешь в Единого Бога. А знаешь ли ты, что Бог-то Един в Трех Лицах?!» – «Да ты что?! – ответит ему обращенный. – Со мною еще никто так по душам не разговаривал…»

Виктор Николаевич принес богатые плоды. Господь сказал: по плодам их узнаете их (Мф. 7: 16). Виктор Николаевич для нас в общине, можно сказать, один из корней, которого мы лишились. Но теперь это наш небесный корень. Мы не печалимся. Свое дело он на земле сделал, много потрудился, влияние его многодаровитой личности и поныне приносит в жизни знающих его людей плоды. Много книг осталось в назидание потомкам. Теперь Господь призвал его к Себе. Там он будет за нас молиться. По-прежнему, верим, поддерживать нас.

Мы так спокойно и уверенно при нем жили: если у кого-то возникали какие-то недоуменные вопросы, мы таких отправляли к нему. Виктору Николаевичу вообще все на приходе доверяли и его любили. Он просто олицетворяет собою мудрость и любовь.

Объединитель русского мира

Елизавета Владимировна Апраксина

– С Виктором Николаевичем мы знакомы еще с тех времен, когда я жила в эмиграции. Впервые он оказался у нас там в гостях в 1990 году. Я тогда пригласила его на съезд русской молодежи в Бельгии. Он приехал с ныне уже покойными Владимиром Алексеевичем Солоухиным и Петром Георгиевичем Паламарчуком. Его глубочайшая любовь к Родине и обширные знания по русской истории произвели тогда на всех потрясающее впечатление.

Казалось бы, он был такой самодостаточный в его погруженности в бытие той России, дореволюционной, которую любили и помнили за границей и все мы. Однако его отличало и неподдельно искреннее стремление познакомиться с жизнью людей, которые к тому времени были оторваны от известной ему России уже в трех поколениях. С нашей стороны тогда на съезде собрались представители разных волн эмиграции. Это были люди совершенно разных поколений, они принадлежали уже к разным конфессиям, поскольку многие женились или выходили замуж уже в европейской среде и в этих браках не все сохранили свои православные корни.

Тогда мы все вместе собрались, чтобы обсудить, как строить наше общее пространство русского мира во взаимодействии с тем новым уже государством, которое существовало на территории исконной России и куда нам долгое время даже запрещено или по крайне мере очень сложно было приезжать. Самой мне посчастливилось вскоре после нашего знакомства с Виктором Николаевичем переселиться для жизни в Москву. Буквально до самого последнего времени мы постоянно общались с ним. Порою спорили, но это никогда не был спор к разъединению, а наоборот, поиск и устранение того, что нам препятствует точнее и больше понять друг друга.

Виктор Николаевич на протяжении всех этих лет после его первого знакомства с русской эмиграцией продолжал интересоваться, чем и как там живут люди. Он не переставал строить мосты с прошлым. При этом очень перспективно подходил к решению современных проблем, мысленно прокладывая пути сближения русских людей, до сих пор разнесенных границами, в будущем.

«Он говорил то, что сейчас для всех очевидно,
а раньше никому и в голову не приходило!»

На погребении Виктора Тростникова

Михаил Евгеньевич Шкатов, глава издательства «Отчий дом»:

– В Викторе Николаевиче меня всегда поражало чувство внутренней свободы. Я не знаю, было ли это плодом его веры и результатом внутренней работы над собой или от рождения было присуще ему. Но именно это чувство внутренней свободы позволяло ему так широко и нетривиально мыслить и делать выводы, на которые другим было страшно даже замахнуться.

Как глубоко он понял смысл Годеновского креста! Я занимался сбором интервью в книгу «Беседы в Годеново». Опубликован там и разговор с Виктором Николаевичем, в котором он излагает свой историософский взгляд на Годеново. Мне удалось найти брошюру 1872 года об этом известном нам сейчас как Годеновский кресте, который тогда находился в месте своего сошествия в Антушково. Там говорится о том, что Крест пришел с греческой стороны, но ни слова нет о том, что именно в это время происходила передача преемственности от Византии к России, которая становилась для всего мира хранительницей полноты Православия. Тогда это еще никому даже в голову не приходило, а Виктор Николаевич, сопоставив факты и даты, первый сказал то, что с его подачи вдруг стало для всех очевидно. Из осмысления тех событий вызревало и осознание того, что происходит в наши дни. Второй раз этот Крест всей России был явлен именно тогда, когда в начале 2000-х годов к власти пришел наш нынешний президент В.В. Путин. И кстати, тогда поднялись цены на нефть, что помогло восстановить экономику разваленной страны.

О его свободе еще помню такой не вписывающийся ни в какие рамки эпизод. Мы как-то раз были вместе с этим поистине мыслителем на престольном празднике в Переславском Никольском монастыре. После службы все пошли на трапезу. Был архиерейский прием. Я сидел за столом напротив Виктора Николаевича. Все, как у нас принято, нескончаемо поют: «Многая лета» и «Многая лета»… А Виктор Николаевич в это время сидит и ест. Он тогда был точно увлечен какой-то мыслью, которую он внутренне додумывал. И пока все пели, он ел. Съел салат, суп, второе… Когда его тарелка оказалась пустой, он положил ложку на стол и, не переставая развивать свою мысль, которую, возможно, ему уже надо было записать, спросил: «Где матушка Евстолия? Мне надо домой».

С матушкой Евстолией (Афониной)

А еще помню, как несколько лет назад я вез Виктора Николаевича на праздник Крестовоздвижения в Годеново. Всю дорогу мы разговаривали. Времени у нас было достаточно. Я ему, тогда еще 86-летнему, задал вопрос о его долголетии, на что он отозвался: «Да брось ты, Миш. Это генетика, больше ничего…» И вдруг признался: «Я вот вспоминаю, скольких людей я за жизнь обидел… Так мне сейчас из-за этого больно». И стало ясно, что лет-то ему много, а душа-христианка живая, трудится не переставая. Меня тогда поразило, что этот столько претерпевший человек не о болячках тела и тяготах жизни рассказывает, а всерьез и деятельно озабочен состоянием своей души.

Виктор Николаевич подлинно русский человек. Носитель русской идеи. А в чем она заключается? В том, что духовное первично, материальное вторично. Иначе: дух важнее плоти. Всей своей жизнью он подтверждал эту истину. Царствие ему Небесное! От того-то и на его похоронах было так на душе светло.

«Мы все у него учились, но у него самого не было стремления поучать»

Юрий Владиславович Аверьянов

– Знаю Виктора Николаевича уже очень давно. Последние лет 15 я постоянно ходил на его беседы. Под его предводительством у нас сложился кружок единомышленников. Сказать, что он нам очень много дал, это ничего не сказать. Масштаб его личности его современники осознают только годы спустя.

Он был очень прост в общении. Бывали мы у него и в Борисоглебе. Помню, как устанавливали ему там в доме антену-тарелку, чтобы он мог смотреть телеканал «Союз». Слушал он и радио «Радонеж». Стремился быть в курсе всех событий, которые не переставал своеобразно и метко истолковывать и осмыслять. Как замечательно он разбирался во всем, что происходит в духовной, общественной, политической жизни страны. Всегда видел по крайней мере на несколько шагов вперед. Мы, общаясь лично, еще и с интересом следили за его публикациями. Он очень доходчиво объяснял суть исторических явлений и наших времен.

Несмотря на свой почтенный возраст и высоту своей мысли, он не обосабливался и не замыкался от людей. Всем интересовался. У него была при всей его мудрости какая-то по-детски живая и открытая всем душа. С моим сыном они как-то раз обсуждали даже «Формулу-1». Он мог так запросто пообщаться с каждым именно о том, что близко человеку. В этом выражалось его такое глубокое смиренное уважение к каждому. При том что мы все у него учились, у него самого не было стремления поучать.

Аристократ-простец

Константин Ковалев-Случевский

– Виктор Николаевич – человек нашего времени, и вместе с тем он жил вне времени. Потому что никогда не жил по законам мира сего. Он был сам по себе, чрезвычайно свободен духом.

Это человек странного жанра: яркий самобытный писатель и вдумчивый философ, богослов и математик, ученый и в то же время какой-то романтик. Он никогда не гнался за буквальной точностью. Если начать досконально разбирать написанное и сказанное им, можно будет придраться к каким-то несоответствиям. Мы несколько раз выступали с ним на радио и телевидении, и вот, помню, однажды какой-то дотошный слушатель в прямом радиоэфире стал выяснять даты: что-то там произошло не в 1930-х, а в 1920-х годах. Но при «дяде Витином», как его называли все близкие, масштабе мышления, когда он обозревал века, такая оплошность была простительна.

Виктор Николаевич – человек, написавший много трудов по математике. У него у самого был математический склад ума, он и в других ценил способность мыслить логически. А с другой стороны, он писал совершенно отвлеченные вещи о Н.В. Гоголе, о знаменитой Одигитрии Русского зарубежья Иверской Монреальской иконе и о ее принявшем мученическую кончину перешедшем из католичества в Православие брате Иосифе Муньос-Кортесе. Эти его сочинения строго аналитические умы не могли ни принять, ни вместить.

Дядя Витя – человек потрясающего чувства юмора. Он знал наизусть огромное количество песен, прибауток, присказок. Меня всегда потрясало, что он мог с ходу исполнить по памяти любую советскую песню. И это автор альманаха «Метрополь», содержание которого было признано антисоветским. Но сам Виктор Николаевич балансировал между анафемой потребительскому американизму и критикой самодовольного псевдоруссизма.

Известно, что после републикации самиздатовского «Метрополя» в США якобы многие его участники пострадали. Но на самом деле настоящие гонения обрушились только на Виктора Николаевича, который опубликовал там страницы своего дневника, повествующие об обретении им веры. Но по итогам этой публикации он был изгнан из МИИТа, где преподавал математику, и вынужден был трудиться какое-то время простым рабочим, хотя, впрочем, с его способностями тут же стал прорабом и после уже организовывал работы по восстановлению Данилова монастыря, Покровского храма Московской духовной академии, своего приходского Троицкого храма в Серебряниках, где его и отпевали. Все остальные, так много щеголявшие потом репутацией «жертв режима», тогда на самом деле вывернулись. По-настоящему понес крест только Виктор Николаевич. Он не умел приспосабливаться: что думал, то и говорил.

Удивительно, как он, будучи автором «Метрополя», был одновременно и метропольцем, и антиметропольцем. Виктор Николаевич написал столько книг о Православии, что очень резко отличался от всего авторского состава того нашумевшего в свое время издания. Кроме, пожалуй, Юрия Кублановского, который тоже пишет православные по содержанию стихи.

Виктор Николаевич всегда шел своей дорогой и ни на кого не оглядывался. Из-за этого многие его не принимали. Хотя, с другой стороны, многие его и поддерживали. К нему постоянно обращались с предложениями издать его книги. Знаю, что Никита Михалков издал несколько его книг. Почему не чьи-то еще? Нет, надо было именно его рассуждения и идеи доносить до людей.

В наше мелковатое время нам был явлен в его лице человек потрясающей силы духа и телесной крепости. Он всегда был энергичен, даже в свои 90 не переставал работать. И при этом колоссальном почти вековом вплоть до самых последних дней труде его отнюдь нельзя назвать состоятельным в плане накопления каких-либо материальных благ человеком. У него никогда ничего, кроме его дара мысли и слова, не было. Жил он более чем скромно.

Помню, у него была машина «шестерка». Но люди могут привязываться к каким-то элементарным собственным вещам, а он был совершенно свободен. Когда у меня сломалась машина, он мне отдал свою, и я на ней два месяца ездил. Представляете? Просто он решил мне помочь. Потому что у меня тогда были какие-то неотложные требующие собственного средства передвижения дела. А сам он в это время «как-то обходился».

Трудно понять, как он отказал себе на это время в удовольствии сидеть за рулем, – хотя у него, безусловно, были пристрастия куда более высоких порядков. Колесил он с чувством. У него было плохо со зрением. И каждый год становилось все хуже и хуже. Он садился за руль и, подавшись несколько всем телом вперед, как танк, но при этом как-то осторожно и изящно шел напролом. Он говорил: «Я вижу слегка. Я вижу только контуры и ориентиры. Но с другой стороны, я все-таки вижу!» По каким колдобинам он носился! Проезжал там, где хорошо зрячий и не отважился бы ехать.

Часто он отправлялся за рулем в свой дом в Борисоглеб. Это было какое-то очень странное место. Он жил там не как рабочий, но и не подобно высоко несущему себя интеллигенту; не как дворянин, но и простолюдином он тоже не был. Это человек глубокого мировоззрения и энциклопедических знаний, но в то же время приверженец простой деревенской жизни. Мудрец, укорененный в народной традиции, и мыслитель, простирающийся взором в века и цивилизации всея земли. Он жил в крестьянском незатейливом доме как аристократ духа.

Там, в Борисоглебе, в этой благодатной земле, с которой он сроднился, духом предстоя Богу у тамошних святынь, он и завещал себя похоронить.