9 сентября – очередная годовщина убийства протоиерея Александра Меня. О нём помнят, его книги и проповеди переиздают и читают, в нескольких приходах служат священники, вышедшие из его общины. Сегодня «Правмир» публикует интервью с вдовой отца Александра, Натальей Фёдоровной Григоренко.

Готовясь к этой встрече, я хотела почитать предыдущие интервью Натальи Фёдоровны Григоренко-Мень. И не нашла в интернете ни одного. В биографических справках про отца Александра написано «в 1956-м году женился на Наталье Григоренко» – и всё.

Вдова одного из самых известных проповедников XX века, мать федерального министра ведёт непубличную жизнь: работает старостой в московском храме святых Косьмы и Дамиана в Шубине, где настоятель – близкий друг семьи Меней протоиерей Александр Борисов, и возделывает свой сад в Семхозе.

Наталья Фёдоровна продолжает жить в доме, куда переехала ещё школьницей вместе с родителями и куда потом вернулась вместе с мужем, где выросли её дети. Когда заходишь в этот дом на исходе лета, думаешь: так ли тут всё было в том сентябре двадцать пять лет назад? Так же пахло флоксами? Такие же кругленькие весёлые тыквы лежали на кухонном столике? Вот отсюда отец Александр выходил тем утром, чтобы успеть на электричку…

Вокруг дома за эти годы всё сильно изменилось. Раньше здесь была просто окраина посёлка. Теперь на месте убийства отца Александра построен храм во имя преподобного Сергия Радонежского, настоятель которого – племянник Натальи Фёдоровны священник Виктор Григоренко. А в здании бывшего дома культуры птицеплеменного завода устроен музей отца Александра и культурно-просветительский центр «Дубрава» его имени. Получается треугольник со сторонами метров в двести – храм, дом, музей. В дни памяти отца Александра и мероприятий в «Дубраве» (а здесь проходят выставки, концерты, кинопоказы, приезжают экскурсанты и паломники) внутри этого треугольника очень оживлённо, но в обычные будни в Семхозе тихо и неторопливо.

В этом году очень много слив. И Наталья Фёдоровна встретила нас с отцом Виктором Григоренко словами, что ей надо ещё успеть сварить сливовое варенье. Потом угостила помидорами, которые выращены тут же: розовые, крепкие, пахнущие югом.

– Наталья Фёдоровна, а вы всю жизнь этим занимаетесь? Садом, огородом?

– Нет, только с возрастом стала. Постепенно втянулась. А раньше я не очень любила полоть и всё остальное. Я любила заниматься домом и его благоустройством.

– А расскажите, кстати, про дом. Его же ещё ваши дедушка и бабушка строили?

– Родители и дедушка с бабушкой, совместно. Получили участок, выстроили дом и жили – дедушка с бабушкой и мама с папой.

– А потом вы с отцом Александром?

– Да, потом мы сюда приехали. Отцу Александру очень здесь нравилось, рядом Лавра преподобного Сергия, места знакомые с детства. Он дружил с моими родителями.  Я, правда, не очень хотела жить в Семхозе.

– Хотели в Москву?

– Нет, не в этом дело. Просто тут обстановка не очень. Народ был в основном пришлый, из-за 101-го километра просачивались, оседали, на здешних птичниках была нужна дешёвая рабочая сила. Но, кстати, у отца Александра были с местными нормальные отношения, он умел их выстраивать так с людьми, несмотря на постоянные поножовщины вокруг и прочее. Если бы это было село или деревня, где люди, что называется, с корнями, ситуация была бы немножко другая.  

– А как же ваши-то сюда попали?

– По специальности. Папа у меня был агроном, он пришел сюда работать. Сначала, перед самой войной, в 1941-м году мы приехали жить в Хотьково. А здесь поселились  где-то в самом начале 1950-х. Вообще наша большая семья переехала с Украины, причём очень вовремя: иначе все бы попали под немцев.

– А почему переехали?

– Было четыре брата Григоренко. И один жил в Москве, работал там в каком-то министерстве, у него была комната в общей квартире. И он решил всех братьев и сестру перетащить с Украины сюда, собрал со всех денег и купил дом в Хотьково недалеко от монастыря. 

В тот период всё стоило очень дешево, потому что кого сослали, кого расстреляли, и дома продавались… Грустная история. Ну а потом уже начали разъезжаться, кто где устроился. Папе сначала дали здесь жильё, а потом мы купили участок и построили этот дом.

– А в школе вы, получается, в Хотьково учились? И отсюда ездили?

– Да, ездила на электричке. И каждый день туда и обратно ходила по Хотьковскому железнодорожному мосту. Мост прямо над обрывом, над рекой, очень высоко. Не знаю, как теперь, а тогда там были узкие дощатые  проходы рядом с рельсами, и прозрачная железная загородочка. Сейчас меня заставь по нему пройти – я ни за что не пойду. А тогда мы, дети, в одиночку ходили и даже не задумывались. Причём, если идёт поезд, то непонятно, куда деваться. Надо только стоять, вцепившись в поручень.

Чтобы я своих детей отпустила одних ходить в школу через этот мост! Раньше ничего не боялись. И в электричках ещё не было автоматических дверей. Мы влезали даже не с платформы, а открывали дверь, цеплялись и по ступенечкам забирались в вагон.

– А ваша семья была нерелигиозная? Обычная советская семья?

– В общем-то, да. Но бабушка иногда ездила в церковь, хотя была не очень практикующая. А вот мама Ангелина Петровна много лет пела в церкви. Сначала она пела в Загорске, в Ильинской церкви. Там она даже была солисткой, к ней хорошо относились, всё удачно складывалось. Но потом там начались разные пертурбации, чуть не запретили иметь хор, и она потеряла эту работу. 

Потом она недолго пела в Лавре, а потом несколько десятилетий в Москве в Скорбященской церкви на Большой Ордынке в  известном Матвеевском хоре. Приезжала поздно, бывало, что и в 12 часов ночи, одна на электричке, очень страшно. Мы с собакой ходили её встречать. А потом, уже когда я вышла замуж за  Александра, и мы познакомились с его семьёй, она оставалась иногда после всенощных под большие праздники ночевать в их комнате на Серпуховке: мама отца Александра, Елена Семёновна, ставила ей там раскладушку.

– А как Вы с отцом Александром познакомились?

– В институте. Мы учились на разных факультетах: я на товароведческом, а он на охотоведческом. И у них были одни мальчики, а у нас почти одни девочки.

Институт был в Балашихе, и прямо за зданием института шла дорога на Москву. Можно было пройти через лесок на станцию и доехать до Москвы на электричке, но мы обычно выходили на дорогу и голосовали, тогда было принято ездить автостопом. Нас довозили до метро, так было и быстрее, и веселее. 

И вот как-то мы, девочки с товароведческого, стояли кучкой, а мальчишки другой кучкой неподалёку. Остановилась машина, мы влезли в крытый кузов, и за нами мальчишки попрыгали туда же. Ну и будущий отец Александр, а тогда Алик, подошёл к нам с подругой и говорит: “Девочки, вот вам билеты, у нас будет вечер охотоведческий, приходите!” Так мы и познакомились.

Он очень чудил тогда. Никто не ходил в сапогах. А он ходил в сапогах и в галифе. В шляпе и с полевой сумкой через плечо. А потом ещё и бороду к этому отрастил, что по тем временам было очень экзотично.

– Вас это пугало поначалу?

– Да нет, меня не пугало, просто мне даже говорили ребята из нашей группы: “Чего ты с ним встречаешься? Смотри, какой он чудак”. А он с этой полевой сумкой не расставался, у него там была Библия, и он её за собой таскал и читал везде. А ещё на вечеринках, если ему там надоедало, он залезал под стол, клал под голову свою полевую сумку и спал.

– А Вас не напугало, что он верующий?

– Да нет, я относилась к этому совершенно спокойно. Он меня предупредил, сказал, что «в планах у меня стать священником». Я ему сказала: «Если ты этого хочешь, то давай».

– А родители ваши? По тем временам трудно себе представить: «А за кого Ваша дочка вышла?» – «Да он семинарист!». Это же сразу «бедная девочка!» Ваши родные нормально восприняли такой выбор?

– Они очень хорошо к нему относились всю жизнь. И это было взаимно. У родителей в доме был неиспользованный чердак с довольно высокими потолками. И мы там построили на втором этаже себе маленькую квартирку, сначала думали, что будем её использовать как дачу. Но потом и поселились здесь – и станция совсем рядом, и всегда под боком мама, которой можно оставить детей, если что. Мы купили трёхкомнатный финский щитовой домик, запихали его целиком на этот чердак, распилили щиты, сделали скошенные стены.

– А у детей не было проблем из-за того, что они поповичи? Потому что я знаю, что у многих были.

– Были у многих, да. Но у нас, в общем, всё было благополучно. Если не считать того, что в тот год, когда Миша шёл в армию, всех сыновей священников из Загорского района отправляли в стройбат подальше от Москвы. И Миша служил на Дальнем Востоке. Два года мы его вообще не видели: ему отпуск не давали, а мы так далеко поехать к нему не могли. Зато теперь он может смело говорить, что прошёл путь от крановщика до министра. Он же там управлял башенным краном.

Помню, он приехал из армии рано утром и пошёл в форме сразу к отцу в кабинет на втором этаже. Потом рассказывал: «Бужу отца. Он открыл глаза, посмотрел:  «Миша, это ты?.. а я подумал – за мной уже пришли». Вообще надо сказать, что у отца Александра было удивительное чувство юмора.

Но, кстати, о детях. В школе была еще одна верующая семья. У них, как и у нас, были мальчик и девочка, в тех же классах, что и наши дети. Так вот их действительно дразнили и третировали за то, что они в церковь ходят. Я думаю, это потому, что они очень замкнуто жили и очень подозрительно относились к внешнему миру, я бывала у них дома, и дома было тяжело, они всё время себя противопоставляли неверующим. А мы жили очень открыто. Отец Александр был общительным, его многие знали.

Хотя дети были у нас непростые. В здешней школе был тогда очень хороший директор, Юрий Николаевич Саржевский. Он всегда вставал на защиту моей дочки, даже когда она сбегала с уроков или ещё что-то такое вытворяла. А он говорил мне: «Не трогайте Леночку, не трогайте! Я сам с ней справлюсь». Сейчас Юрий Николаевич читает в храме, помогает  в алтаре отцу Виктору.

– Наталья Фёдоровна, а как вы жили с отцом Александром? Сейчас как вы те годы вспоминаете, когда уже столько времени прошло?

– Мы с ним хорошо жили. У нас было взаимопонимание. У нас совпадали все вкусы. Всё совпадало. Например, я любила развешивать картины на стенах, если что-то новое было. Он никогда не вмешивался, но я на полу раскладывала и спрашивала: «Как ты считаешь, хорошо так будет или нет?» Он говорил: «Да, хорошо». Или: «Давай эту переместим сюда». И потом уже вешали на стенку.

У нас не было никаких трений ни по каким поводам. Единственное, конечно, мне хотелось, чтоб он больше внимания уделял детям, семье. Но это у него мало получалось, потому что очень большая была загрузка. Но всё-таки детям, пока они были маленькие, он каждый вечер читал на ночь. Пусть немножко, пусть пятнадцать минут, двадцать, полчаса, но обязательно.

У нас было разделение: я любила хозяйничать, а он не очень. Но когда я пошла на работу, а я сначала долго не работала, а потом пошла на работу, он взял на себя кое-что из моих обязанностей. Он платил за коммунальные услуги, на почту ходил, закупал и привозил продукты.

Когда он бывал в Москве, обязательно заходил в магазин. Он даже это любил. Мы, например, были в гостях, я ему говорю: «Поедем скорее домой». А он: «Нет, надо зайти в магазин купить продукты» – «Не надо, обойдемся как-нибудь» – «Нет, давай зайдем купим». И научился готовить ужины. Я приходила с работы, он меня ждал. Я к семи часам приезжала, и он меня всегда кормил ужином, если был дома. Он очень любил капусту и очень вкусно её готовил.

– А когда в начале 1980-х были проблемы с КГБ, отца Александра вызывали,  и сложная обстановка на приходе, и общая атмосфера, как было в этот период в семье? Не хотелось сказать: «Да брось ты это всё, будь, как все, чтоб тебя не трогали, потому что сейчас же придут и возьмут тебя. И что мы будем делать?» Как вы вообще всё это переносили?

– У нас никогда так вопрос не стоял. Мы просто старались как-то приспособиться к той жизни. Было несколько обысков. К дому была пристройка, там хранился уголь, и мы книги Солженицына и другие прятали в этот уголь: раскопали, положили туда в пакетике и снова засыпали углем. Когда его вызывали, разумеется, волновались: придёт, не придёт.

У меня на работе тоже были такие стрессы. Я работала в институте повышения квалификации в Пушкино, это была деревообрабатывающая промышленность. Я туда попала, скрыв, что у меня муж священник. Иначе бы не взяли. У нас был такой суровый директор, бывший замминистра, когда это раскрылось, он меня вызвал: «Как Вы могли? Вы обманули» – «А вы бы меня взяли на работу?» – «Нет, не взял бы» – «Вот видите, поэтому и скрыла». 

А когда мы первый раз собирались за границу выехать, в Польшу, отцу Александру уже всё разрешили и дали визы, а меня не пускают. Собрали партийное собрание – директор, замдиректора: «Как это так, вы за границу хотите, у вас же муж – священник» – «Да мужу-то уже дали разрешение ехать в Польшу. А меня почему вы с ним не пускаете?» В конце концов, с большим трудом, но подписали мне нужные бумаги.

– А как вы живёте после смерти отца Александра? Как вам удалось наладить свою жизнь?  

– Сначала я растерялась, не знала, что мне делать. А потом решила создать благотворительный фонд имени отца Александра. Я стала уговаривать сына Мишу и Павла, брата отца Александра. Миша быстро согласился, и  мы начали заниматься фондом, архивом, библиотекой, стали потихоньку издавать книги. 

А 14 лет назад протоиерей Александр Борисов попросил меня стать старостой храма Косьмы и Дамиана, сказал: «Ты хозяйственная, ты сможешь». И надо признаться, что мы, в общем-то, плодотворно с отцом Александром трудились все эти годы, без всяких эксцессов.

– В чём главная задача фонда? Сохранение памяти об отце Александре?

– Да, и продолжение его дел. Одна из  главных наших задач – издавать книги. Мало осталось неизданного, но есть. Сейчас я хочу книжку его писем собрать.

– А он говорил сам когда-нибудь про смерть или про то, как он хочет, чтобы с его наследием обходились после него? Или он просто жил сегодняшним днем и не задумывался об этом?

– Он, в общем, не задумывался, но писал сознательно, хотел, чтобы его книги читали.

– Книги понятно, а предчувствий никаких у него не было?

– Ну как вам сказать… Последнее время, может быть, и были, потому что к нему приезжали из общества «Память», угрожали и другие…, но он мне никогда этого ничего не говорил. Только вскользь я из него бывало что-то вытащу: «Что они от тебя хотели?» – «Да ничего хорошего». Но он не хотел меня волновать.

Тревога у него была в последнее время. Он, например, особенно в последние дни и недели мне говорил: «Ты запирайся, пожалуйста. Чего у тебя всё раскрыто, все двери?» Или: «Ты ставь лампу настольную, зажигай, чтобы в окне было видно, что в доме кто-то есть».

…Наталья Фёдоровна спешит варить варенье. Слышно, как сливы падают об землю. Но перед этим отец Виктор устраивает ей совещание в музее отца Александра. Собираются сносить дом на Серпуховской, где прошло детство Алика Меня, где жила его мама, Елена Семёновна и бывала двоюродная тётя, Вера Василевская, написавшая книгу воспоминаний «Катакомбы XX века».

Отец Виктор хочет перевезти обстановку из московской комнаты Меней в музей в Семхозе. Без Натальи Фёдоровны с её способностью видеть и организовывать пространство, он это делать не рискует. Поэтому во время нашего разговора Наталья Фёдоровна всё время думала о том, как поставить мебель, чтобы как-то сохранить атмосферу, передать дух времени в довольно скромном музейном пространстве и при этом не переборщить, не загромоздить его. Она смотрит в пустой угол и уже видит там знакомую мебель: «Шкафчик молельный вот сюда повесим. И ещё шкаф для книг». В «молельном» шкафчике стояли иконы, его открывали во время молитвы. 

По воспоминаниям отца Виктора, Елена Семёновна Мень была очень строга в церковной дисциплине и ставила своего внука Мишу, а заодно и его двоюродного брата Витю, приезжавшего за компанию на каникулы погостить в Москву, на регулярные молитвы. Отец Виктор считает, что первый настоящий молитвенный опыт получил в детстве именно в этой комнате. «А сюда стол поставим, – продолжает Наталья Фёдоровна, – на нём была скатерть, а под ней – клеёночка. Они, когда обедали, скатерть снимали, на клеенке обедали, потом опять застилали скатертью. Над столом висел абажур с бахромой. Он тоже сохранился».

Прошло 24 года. Почти четверть века. Но память об отце Александре очень живая. Было бы и банально, и неправдой сказать, что он словно только что шёл по этой тропинке. Но как жил – просто и открыто, так и теперь его деятельное и без надрыва отношение к жизни продолжает вести и тех, кто был ему близок, и тех, кто познакомился с его наследием уже после его ухода. А Наталья Фёдоровна продолжает быть собой – такой, какую он любил.

Архивные фотографии – с сайта alexandermen.ru