Но Серега поехать не смог. Он дал телефон своего друга Аркадия Шатова. Отец Аркадий дал телефон ответственного священника. Священник – дьякона. Дьякон дал телефон Никиты Данова – бригадира смены этой мартовской ночи.

В Москве мартовские ночи очень стылые. Снега нет. Камень холодит. Ветер жгучий и сырой. В Москве в марте хуже всего. И я с трудом представлял, как мы будем ходить всю ночь по холодной столице.

Договорились, однако, и я поехал на поезде из Рязани в Москву бомжей валять. Взял карманных денег. Положил в рюкзак фонарик, таблетки, водку, нож, молитвослов и две солдатских эмалированных кружки. Мало ли что.

Приехал в одну Москву, а попал в другую. А я и не знал, что существует такая непохожая на ту, которую мы знаем, параллельная Москва со своим ночным дозором и невидимыми битвами и трагедиями.

Прошел насквозь Курский вокзал, попал в темный и тесный туннель, и вышел в серый короткий переулок. В нем кишела толпа пьяных и грязных людей. Прошел через их плотные ряды и позвонил в дверь офиса «Милосердия». На меня поглядели в телевизор и не пустили. Видно, приняли за бомжа, который притащился раньше времени.

Все, как обычно

Начало было хорошим, можно сказать, правильным.

Я стоял среди пьяной толпы и пытался изобразить физиономией своего среди своих. Щурил глаза на блатной манер и хмурил брови, до тех пор, пока в дверь не прошел человек, похожий на доктора, и не впустил меня внутрь.

Как обычно, их ни о чем не предупредили, и я свалился им как снег на голову.

Они позвонили отцу Аркадию Шатову. Он не взял трубку. Они позвонили ответственному священнику, и он тоже не взял трубку. Дьякон трубку взял, но ничего обо мне не знал. Они подумали-подумали и решили меня взять, потому что время было уже позднее и до Рязани было уже не добраться.

Слава Богу, что не отринул моей жертвы, как жертвы Каина.

Глянув на мой спецназовский наряд, они пожалели вещи и сказали:

– Переодевайся, а то вшей и заразы наберешься, – и дали толстые штаны, огромный синий ватник с надписью «Милосердие». Еще дали черную вязаную шапку и две резиновые рукавицы.

Мы перетаскали в автобус ящики с едой, одеждой и лекарствами и расселись по местам.

Как это – всадить нож в человека

Бомжи и алкоголики прильнули к автобусу и стали стучать в двери:

– Жрать дай!

Мы не дали. Никита сказал, что спасать мы будем только тех, кто будет при смерти. А таких всегда много. Эти не годятся. Они стоят на ногах и полны сил. Наши клиенты обычно лежат.

Громче всех стучал невысокий и трезвый парень:

– Помогите, меня зарезали!

Врач усмехнулся, но вышел:

– Покажь.

Он сказал, что на него напали здесь же, на Курском вокзале. Оставили паспорт, но отняли часы, телефон и деньги.

Парень задрал свитер, и на груди мы увидели две ножевых дырки. Еще один след от ножа был на спине. Раны оказались глубокие. Врач Юра перестал улыбаться, завел парня в автобус и перевязал, а затем хотел прогнать. Второй врач, Елена Адольфовна, просила пожалеть раненого парня и взять с собой.

Пожалели и взяли. Толпа увидела, что берут, и сильнее стала стучать в двери:

– Жрать! Жрать!

Команда автобуса погрустнела и замолкла.

Неожиданно перед отправкой все резко встали и пропели «Отче наш», перекрестились и поехали.

В сосредоточенном молчании выехали по направлению к площади Курского вокзала.

Мой любимый Курский вокзал. Сто раз я уезжал отсюда к себе на Кубань. Здесь впервые моя нога встала на московскую землю. Для меня здесь началась Москва. Это место стало почти родным. Здесь показалось, что я никуда не уезжал, а Москва – это всего лишь дальний микрорайон моего родного Армавира.

Я приехал сюда с отцовскими деньгами в поясе, в брюках клеш и с чемоданчиком, на который были наклеены переводные картинки молодых германских женщин. Это был такой прекрасный чемоданчик из темной кожи, с углами, обитыми стальными уголками.

Правда, Москва меня не ждала. Точнее, ждала, но не так, как я ожидал. Выйдя в Москве, я долго слонялся по привокзальной площади и не мог найти вход в метро. Заметив простофилю, ко мне подошел какой-то взрослый фраер с ножом и сказал:

– Отдавай.

Юг закалил быть всегда готовым к драке. Я улыбнулся, без подготовки звезданул ему по челюсти и побежал на ту сторону «кольца». Ушел от погони. Он не взял.

Было приятно начать трудную ночь с родного места. Но врач напомнил старое. Он сказал мне неудивительные слова:

– Ты пойдешь туда, к платформе электричек, к вон тем киоскам, вместе с Адольфовной. Ты ее береги. Там может кроме наших клиентов тусоваться шпана с ножами. Будь осторожен. На рожон не лезь. Милицию держи в поле зрения.

Мне приятно было охранять врача с прекрасным именем Елена и не менее прекрасным отчеством Адольфовна. Я шел и старался казаться выше и плечистей. Но никого между киосками не оказалось. Все было замусорено и сильно воняло. Людей нигде не было, и мы вернулись ни с чем.

Раненый парень заснул на автобусном кресле, обхватив себя руками и прислонившись лбом к холодному потному стеклу автобуса.

Павелецкий вокзал: гниющие пальцы и одноразовые перчатки

Мы привычно пошли к загаженным киоскам. Никого. Зашли в вокзал и увидели десятка два самых разномастных бомжей.

Напротив двери сидел какой-то деревенский парень и дремал. К нему подошла девица лет восемнадцати. Вся в черном, грязная и веселая. Она спросила у парня закурить.

Деревенщина уставился на нее и оторопел. Он смотрел и спросонья ничего не мог ни понять, ни сказать. Девушка прокрутилась на каблуках и неожиданно ударила его в нос. Парень упал на деревянную скамью, и из его носа брызнула кровь.

Врач сказал:

– Это не наши проблемы.

Чуть поодаль стояли два милиционера и равнодушно смотрели на боевую девчонку.

Девица размахнулась и ударила парня еще раз. Кровь брызнула веером во все стороны. Парень густо утерся кровяной кашей с соплями и откинулся назад. Дева размахнулась и ударила его в лицо каблуком, потом еще и еще.

– Будешь мне пялиться, козел!

Милиционеры, наконец, оторвали свои задницы от лавок и подошли к ней:

– Опять ты, шалава, тут безобразничаешь! Смотри у нас. Пошла отсюда, коза дурная!

– Она тут завсегдатай. Мы ее уже сажали. Опять пришла, – сказал милиционер врачам.

Волонтеры вздохнули и пошли искать бомжей.

Двоих я нашел на входе. Два старика сидели у колонн прямо на ледяных гранитных плитах. Они как-то легко согласились на помощь и вошли в здание вокзала.

– Докторша, глянь, ноги болят. Дай таблетку. Больно очень.

Они сняли ботинки и достали оттуда ноги. Весь носок был тяжело пропитан гноем. С ноги закапало.

Сняли носок и увидели гниющие пальцы.

– Это с их образом жизни обычное дело. Особенно у стариков, – сказала Елена Адольфовна, увидев меня рядом.

Я хотел сам промыть ему ноги, но Адольфовна не дала:

– Это моя работа.

Обработала, промыла, перевязала, дала кетотифен. Бомж огорчился.

– Понимаешь, братан, у нас другого нет.

– А шапка есть?

– Есть. И свитер есть, и куртка.

Мы с Никитой метнулись за одеждой и войлочной обувью.

Когда мы пришли, бомж улыбался Елене Адольфовне и говорил:

Перед выездом с милосердной базы, в самом начале пути, позвонил диспетчер и попросил приехать на Павелецкий вокзал побыстрее. Оказалось, что в «Милосердие» позвонила женщина и сказала:

– Я хочу повеситься. Я беременна. Спасите меня. Я у метро «Добрынинская».

Пошли вместе с Никитой искать беременную и никого не нашли. И то сказать, ехали три часа. Бог весть, что дальше произошло с ней. Вот и думай, на тебе этот грех или нет.

Когда вернулись к автобусу, услышали крик и побежали на него.

Команда автобуса стояла у задних дверей и все дружно манили какую-то визжащую качающуюся бабу. Баба была пьяна и жутко материлась. Елена Адольфовна манила ее как собачонку:

– Ну, Наташка, ну. Это я – Лена. Ты меня знаешь. Мы тебя никогда не обижали. Иди к нам.

– Вы падлы, вы предатели! Меня бьют. Меня убивают. Вы меня убьете!

Говорит, а сама шаг за шагом приближается к автобусу.

Манили минут пятнадцать. В голове уже звенело от крика и мата. Но приманили.

Пришла и заплакала. Лена осмотрела ей голову, протерли руки салфетками. Врач посветил ей на голову светодиодным фонариком, который почти не давал света, и остался доволен.

– Денег нет на батарейку, – сказал доктор, поймав мой взгляд.

Наташке дали куртку и ввели в автобус. Она всхлипнула и тут же заснула вместе с порезанным парнем.

Я снял тонкие резиновые перчатки и сунул их обратно в карман. Врачи остолбенели.

– Сколько раз ты надевал и прятал перчатки обратно?

– Четыре раза.

Врачи вытерли испарину со лбов.

– Запомни. Перчатки одноразовые. Их надо выбрасывать сразу после использования.

На вокзале никого не нашли. И только таксист сказал:

– Там у церкви валяется парень. Хотите, возьмите его.

У стоянки такси, на брусчатке, на спине лежал худой невысокий парень затылком на льду. Врач испугался. Парень не был бомжом. На нем модное пальто. Тонкие черные усики. И приличная обувь.

Я приподнял его. Врач осмотрел и сказал:

– Эпилептический припадок на фоне алкогольного опьянения. Такое бывает с наркоманами, когда они в завязке.

Молодой человек неожиданно очнулся.

И он достал из нагрудного кармана десятка два икон размером с календарик.

Мы его подняли и на руках внесли в автобус. В тепле парень пришел в себя.

– Меня ангелы спасли. Я медбрат на скорой помощи. Когда делать нечего, я молюсь этим иконам, всем по очереди. И Божья Матерь и Христос никогда не оставляют меня. Они сегодня спасли меня за то, что я и сам помогаю людям и люблю Бога.

Команда оторопела.

– Где ты живешь? – спросил врач.

– В 15 минутах езды отсюда.

Командир отряда, Никита, решил:

– Все равно никого нет. Отвезем его домой!

Привезли парня в его пятиэтажный дом. Поставили перед дверью, позвонили и хотели уйти незаметно. Но не успели.

Вышла мать и заорала:

– Опять идиотов-алкашей привел?

Нам это почему-то показалось лестным. Пришлось сказать:

– Мать, ты не ругайся. Мы тебе сына с того света достали. Если бы не мы, под утро у тебя не было бы сына.

– Мама, они меня в самом деле спасли. Я упал.

– Ты, сволочь, опять нажрался? – и она зарыдала. – Ты же знаешь, что для тебя это смерть!

– Мама, я выпил всего две рюмки коньяка, и вот… Я не думал, что так мало все равно опасно смешивать.

Мы добавили:

– Ну, плакать тут нечего. Сегодня у вашего сына второй день рождения. Надо радоваться.

И она улыбнулась и пустила сына в дом.

Мы тоже улыбнулись и дали матери немного денег. Парень нас расцеловал.

Ярославский вокзал: двое, не считая собаки

Я никогда не знал, что Москва бывает такой. Те же улицы, то же небо, но словно переключили пространство в другое измерение, и мы оказались по ту сторону матрицы.

Где вы, чистые и веселые московские студенты, где ухоженные и стройные дамы? Где изящные парни-клерки в тонких брюках и чистых кедах? Где степенные лощеные дядьки из банков? Где аромат тысяч кофеен и бутиков?

 

И как только люди попадают в этот ад реального времени на постоянное место жительства, ума не приложу.

На трех вокзалах полно пестрой маргинальной публики: молодые таджики самого уголовного вида с молодыми таджичками, очень вольными и открытыми для дочерей Востока. Цыгане. Грязные опасные дети и масса спившихся расхристанных людей.

Ленинградский вокзал оказался чист, и мы пошли от него на платформы ярославских электричек. В дальнем темном углу послышался истошный мат и хрип.

Хрипел пьяный огромный мужик, укладывающийся спать прямо на асфальт. К нему ластилась огромная и мощная дворняжка и устраивалась ему под бочок. Мужика тянул за руки его приятель и орал:

– Сдохнешь, дурак, на этом асфальте.

Мы подошли молча. Приятель улегшегося человека, увидев нас, заорал, как черт, который увидал кузнеца Вакулу:

– Гады! Гады! Ненавижу! Чтоб вы все сдохли.

Елена Адольфовна, в силу особенной вежливости дамского звания и благородного происхождения, повела с ним тихую речь:

– А ты ведь был у нас? У тебя тогда была белая горячка. И мы сняли тебе приступ. По-моему, у тебя начинается новый приступ.

Он помолчал, вдруг посмотрел протрезвевшими глазами и сказал:

– Берите нас обоих.

Приятно, когда в такой беде у тебя есть друг. Его берут в приличное место, а он и друга не забыл.

Мы и без того хотели взять его приятеля, уже заснувшего на асфальте. Нахлобучили ему шапку на непокрытую голову и взяли под руки, но тут вмешалась эта огромная дворняга. Она сначала обозначила, что она на самом деле самая премилая собака. Прижала уши, наклонила голову и завиляла дружелюбно хвостом, но как только мы прикасались к рукам бомжа, она менялась, скалила зубы и начинала рычать. Как только мы останавливались, она снова наклоняла голову набок, кивала, крутила хвостом и просила ее извинить за то, что она спасает доброго человека.

Собака спасала друга. Видимо, это был хороший человек, раз у него в друзьях люди и звери. Однако пришлось оставить мужика на перроне на попечение одной собаки.

Неожиданно первый приятель взбеленился и понес околесицу:

– Фашисты, убийцы, отпустите меня. Вы ловите людей и убиваете!

Врач приказал хватать его и тащить в автобус. Схватили и потащили. Войдя в автобус, он вновь просветлел, расчесал манерную челочку и, брезгливо переступая через грязную публику, интеллигентно занял лучшее место и заснул.

Там мы набрали много народу.

– Она беременна, на шестом месяце. И у нее сифилис, но она не хочет лечиться, – сказал мне тихо врач.

Елена Адольфовна очень трогательно собрала ей пакет с едой. Девушка засмеялась, обнажив гнилые зубы, и я подумал: а что будет с ее зубами в 40 лет? Ведь зубы даются нам один раз. Но потом подумал, что в сорок лет для нее это уже не будет проблемой.

Грязная полупьяная девочка ушла к галдящим цыганам, а мы все не могли тронуться с места.

Мы шли, оглушенные, по залам вокзала и искали наших клиентов. Громко спрашивали о том, кому нужна помощь. Никто не отзывался. Народ спал или томился в липкой духоте в мутном свете желтых ламп.

Неожиданно один пожилой татарин закричал:

– Там человек! Башка бинт. Совсем больной.

Мы пробрались между рядами, стукаясь коленками о коленки народа, к огромному мужику, голова которого была замотана окровавленным бинтом.

– Брат, ты кто?

– Я – белорус. Василий. Меня ударили сзади и пробили голову. Я не помню, кто мне замотал голову. Я тут второй день. Меня милиция жалеет и не выгоняет. Мне очень плохо. Ужасно болит голова.

Мы взяли его под руки и увели в наш автобус.

Покрутились еще немного по огромным залам Казанского вокзала, полюбовались на работу архитектора Щусева. Вдохнули дух вокзала. Запах вокзала – это смрад сосисок, угля и приторных ароматов туалета. Убедившись, что несчастных с виду нет, пошли прочь. На сегодня программа была окончена.

Просто, но нажористо

Мы прикатили на базу в четыре часа утра. Врачи санпропускника приходят в шесть. За это время нам нужно накормить наших клиентов, перемотать им руки и ноги, дать таблеток, намазать головы зеленкой и просто улыбнуться им.

Автобус разделен на две части стальной перегородкой с окошком. В маленькой кабине за спиной водителя сидит команда волонтеров с мешками и лекарствами. Остальной салон заполнен несчастными попутчиками.

Мы заварили лапшу в одноразовых пластиковых тарелках. В каждую тарелку добавили почти банку тушенки. Ввиду поста сами тушенку есть не стали и проглотили голую лапшу с горячей подливой. Пассажирам выдали хлеб, печенье и масло.

Водитель сказал:

– Просто, но нажористо. Порция солдата.

Всю ночь мы молчали, и вот он спросил о том, кто я. А я ответил:

– Родом казак. Профессия – архитектор. Живу в Рязани. Сюда меня спроворил спонсор автобуса. Сам – верующий. Хотел провести добром хоть одну ночь поста. А ты как попал сюда?

Однажды они на этом автобусе выловили человека, у которого оказались отрезанными ноги. Этим человеком оказался бездомный серб! Настоящий серб из Сербии. Стали звонить на его Родину. Там ему никто не рад. И пусть бы он умирал в этой Москве. Но пожалел его племянник. Он без радости решил принять его и спасти. Просто выполнить долг.

Руководство волонтеров выделило деньги на серба и бригадира Никиту Данова, который повез серба в коляске.

Доставили человека к родне. Там его приняли, пожали руку, и Никита целый день, до самолета, бродил по Белграду. Ходил в собор Саввы Сербского, смотрел на заграницу. И так как у него никогда не было и, очевидно, не будет денег, это был один из его лучших дней, да еще и за границей, да еще и в виде благодарности от Бога за волонтерство.

Врач Сергей Юрьевич и общая школа

– А ты откуда?

– С Кубани.

– А там откуда?

– Из Армавира.

– А ты какого года?

– 60-го.

– Так. А в какой школе ты учился?

– В первой.

– Братан!!! Я учился вместе с тобой. Я с 59-го. Мы с тобой бегали по одним коридорам и толкались в вышибалы на одном дворе! А помнишь учителя физики Баргата Артемыча и то, как он поставил своему сыну двойку на выпускном экзамене? Ты встречаешься с одноклассниками?

– Нет. Мне школа в последние годы стала испытанием. Учился я легко. Дрался нормально. А вот друзья продали в трудную минуту, и не идут туда ноги.

– Ты уж прости, брат, я скажу хуже. Мой отец был военным. И мы попали на юг из Сибири. И ты знаешь, что я вынес из Армавира и из этой школы? Убежденность в том, что более подлых людей, и даже девочек, я более нигде и никогда не встречал.

– Ну, мы-то с тобой все же из этой школы, из этого Армавира, сидим в этом автобусе, а москвичи спят. Не все так плохо. Может быть, в эту ночь еще два армавирца где-то служат людям в нашей Москве и тоже сейчас пьют чай и думают о весне на юге.