Гадкий утенок с характером стойкого оловянного солдатика
Высокий худой человек с длинными руками и большими пальцами, с маленькими глазками и непропорционально огромным острым носом – Ханс Кристиан Андерсен всю жизнь испытывал комплексы по поводу своей внешности. Злые языки называли его орангутангом. Вдобавок к этому у него был совсем непростой характер. Депрессивный, вспыльчивый, обидчивый до крайности, ежедневно Андерсен был одолеваем целой лавиной фобий: он боялся отравления, ограбления, соблазнения и сумасшествия; собак и потери паспорта; смерти от руки убийц, в воде, в огне – даже возил с собой веревку, чтобы в случае пожара вылезти в окно; погребения заживо – клал у постели записку «На самом деле я не умер»; трихинеллеза – не ел свинины.
Это описание больше похоже не на портрет сказочника, а на наброски чудаковатого героя какой-нибудь полной волшебных превращений и неожиданных поворотов сказки. Со злыми колдунами и добрыми волшебниками, с тотальным одиночеством, непониманием и изгойством, с признанием и всеобщей любовью в финале.
Петр Вайль как-то проницательно заметил, что Ханс Кристиан Андерсен прожил жизнь гадкого утенка с характером стойкого оловянного солдатика.
«Жизнь каждого человека – это сказка, написанная пальцами Бога», – не случайно любил повторять Андерсен. Роль чуда в своей жизни он считал настолько определяющей, что даже две последние автобиографии назвал «Моя жизнь как сказка без вымысла» (1847) и просто – «Сказка моей жизни» (1855).
Но если вчитаться в дневники и письма Андерсена, сказка улетучивается, и вырисовывается совсем другой портрет – вечно сомневающегося, неуверенного в себе, склонного к перепадам настроения и отчаянию человека.
И хотя сам Андерсен был убежден (по крайней мере, именно так он говорил публике), что по своему пути он всегда шел вслед за «счастливой звездой» и «волшебной феей», конечно, под чутким руководством Всемогущего Господа, который всегда «все устраивает к лучшему», мы-то понимаем, что чудеса на пустом месте случаются только в сказках, в реальной жизни обычно нужно долго и настойчиво готовить для них почву. Поэтому роль силы воли, самовоспитания и целеустремленности писателя в достижении успеха переоценить невозможно.
В письме Хенриетте Вульф он проговорился, что считает себя «болотным растением датской литературы». А сегодня его бы смело назвали человеком, который сделал себя сам на все сто процентов. Мальчик из нищеты, из глубинки, родившийся в очень бедной семье сапожника и прачки, не просто однажды решил, что выбьется в люди, но загадал, что непременно проснется знаменитым… и стал стучаться во все двери, даже запертые на несколько замков.
«Чтобы стать знаменитым»
Едва Хансу исполнилось 14 лет, он отправился покорять Копенгаген. Без денег и связей, в ветхой одежде он шел с одной мыслью – начать карьеру актера. «Ухожу, чтобы стать знаменитым!» – так и заявил растерянной маме.
Поэт, библиотекарь, собиратель датского фольклора и искусствовед Юст Матиас Тиле, ставший впоследствии добрым знакомым Андерсена, вспоминал: «Однажды утром – кажется, в июне – я сидел, удобно расположившись за письменным столом спиной к двери, как вдруг в комнату постучали. Не повернув головы, я сказал: «Войдите!» Потом, оторвавшись от бумаги, я увидел у порога долговязого паренька весьма своеобразной наружности. Он отвесил мне низкий театральный поклон, снял и положил на пол картуз, а потом выпрямился во весь свой немалый рост и, продемонстрировав заношенный сюртук со слишком короткими рукавами, уставился на меня парой узеньких китайских глаз, сидевших за выдающимся носом и толстыми веками так глубоко, что для лучшего обзора им не помешала бы хирургическая операция. Пестрый ситцевый платок на длинной шее паренька был так сильно затянут, что голова его, казалось, стремилась отделиться от туловища. Короче, это было странное существо, ставшее еще более несуразным, когда, сделав два шага вперед, оно повторило свой поклон и с пафосом заявило: «Не соизволите ли оказать мне честь и выслушать стихи о чувстве, которое я питаю к театру?»
Оторопев, я не успел ответить, как оказался в потоке поэтической декламации и последовавшей за ней сцены из «Хагбарта и Сигне», в которой чтец играл все роли сразу. Ошеломленный, я ждал момента, когда мог бы вставить слово, задать вопрос и получить на него вразумительный ответ. Увы, представление продолжалось, сменившись сценой из комедии и эпилогом из нее, написанными, по признанию чтеца, им самим. Покончив с эпилогом и сделав мне еще несколько театральных поклонов, он схватил картуз, который все это время лежал у двери, как зритель, от удивления разинувший рот, скатился вниз по лестнице и исчез».
А вот другое воспоминание, запечатлевшее писателя уже в зрелые годы:
«Он замечательный чтец, и его часто сравнивали в этом отношении с Диккенсом, а Диккенс был чтецом превосходным. И все же я склонен думать, что манера чтения Андерсена была более впечатляющей и красноречивой. Оба писателя выступали перед многочисленными аудиториями. И голос Диккенса был, пожалуй, более подходящим для сцены, чем для пюпитра чтеца. Он был громче и сильнее, чем у Андерсена, но все же не таким мягким и музыкальным. Я слышал, как читал Диккенс сцену смерти маленькой Нелл в Нью-Йорке, и был растроган до слез, но я все время осознавал, что это читает текст его автор. А вот когда Андерсен читал свою историю «Девочка со спичками», я не думал об авторе вообще и плакал, как ребенок, не сознавая ничего, что происходило вокруг меня» (Гилдерой Уэллс Гриффин, «Мои датские годы»).
https://www.pravmir.ru/gerda-nachala-chitat-otche-nash-samaya-izvestnaya-hristianskaya-skazka-uvidela-svet-175-let-tomu-nazad/
