Сегодня, 16 января, в Москве, в Новодевичьем монастыре, всего в нескольких минутах ходьбы от хосписа, где много лет назад я с ней познакомилась, хоронят Лизу Глинка. Доктора Лизу.
А вместе с ней на двух других кладбищах Москвы прощаются ещё с 30 погибшими в этой жуткой авиакатастрофе. И да, я больше думаю про Лизу, и ещё больше про её детей и мужа, которые не имеют возможности спокойно скорбеть, которые прощаются с мамой и женой под вспышки камер, среди сотен незнакомых лиц…
Да и мамы нету, чтобы проститься. Есть только какой-то гроб в центре храма и Лизина фотография… Поверить трудно, невозможно, но когда думаешь, что одновременно прощаются и другие мужья, жены, родители, дети, что и в других московских храмах стоят закрытые гробы, как-то начинаешь верить в то, что и Лизы больше нет… И ещё мне кажется, если кто-то в самолете успел понять происходящее и испугаться, то Лиза точно сумела сказать хотя бы тем, кто сидел с ней рядом, что-то важное-последнее-успокоительное.
Я решила написать кое-что, что мне кажется страшно важным, хотя многим не понравится. Лиза – не святая. Она земная и грешная, как и все мы. Она могла и любила выпить и прекрасно и со вкусом, как и моя мама, материлась. Она любила быть ухоженной и хорошо одетой. Она когда-то научила меня красить ресницы так, чтобы они не слипались. До войны она любила встречаться с друзьями, но война сделала ее чужой для многих из нас. Она была маленькой, но очень сильной, хотя при этом могла рыдать и рыдать и обижаться и злиться и тут же прощать, а могла, кстати, и не прощать.
Очень легко создать идола, кумира, приходить к ней на могилу молиться и поклоняться. Это легко. Потому что всем нам не хватает героев, и хорошего всегда мало… и уже сегодня люди опускаются на колени перед гробом с ее останками и обсуждают возможную канонизацию… Это не нам решать. А нам нельзя идти простым путём. Потому что святым невозможно соответствовать, потому что, если Лиза – святая, то мы без неё ничего не сможем. То дело ее не продолжится. А вообще-то мы можем очень много.
Лиза помогала отверженным, преданным, изгоям. Мы не сможем в ее масштабе – всем сразу. Но мы можем переводить в ее фонд деньги – по 100 рублей в месяц, но регулярно. Мы можем приносить на Павелецкий вокзал по средам одежду, мыло, влажные салфетки, носки. Мы можем не только не выгнать бомжа из нашего уютного подъезда зимой, мы можем даже пригласить его внутрь с улицы. Ведь перед бездомной собакой мы дверь открываем, а перед человеком?
Каждый чиновник, принимающий какое-то конкретное решение в отношении конкретного человека здесь и сейчас может помочь беженцу из Донецка или Луганска, может подписать разрешение на госпитализацию немосквичу, каждый врач скорой помощи может обезболить человека без регистрации, и без жилья, каждый ресторатор может договориться о передаче продуктов бездомным, каждый продавец и покупатель в магазине может купить для нищего буханку хлеба, каждый журналист может писать о том, что помогать надо всем – потому что мы люди, а не зверьё. Мы можем прекратить выискивать в благих делах других людей подвох и выгоду, мы можем приучать себя делать хорошее понемногу, для всех, без социальных различий и злобных выводов.
Чтить память Доктора Лизы надо не на ее могиле, а продолжая ее дела.
Когда-то Вера Миллионщикова сказала в интервью: я не святая, я просто делаю то, что мне нравится. И Лиза тоже делала то, что нравилось ей. И мы просто должны попробовать ей помочь. Делами. Помощью тем, кто нуждается, даже если их убеждения нам чужды.
Фейсбук Нюты Федермессер
