Руководитель благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская на своей странице в Фейсбук - о ситуации вокруг изъятия детей у семьи Дель. 

Я очень хорошо понимаю растерянность людей, в первую очередь приемных семей, всей историей, которая закрутилась вокруг семьи Дель.

И я понимаю, что мы все же должны внести некоторую ясность в отношении нашей позиции в этой ситуации.

Потому что вокруг этого уже стала создаваться мифология людьми непричастными, не информированными, любителями надеть белое пальто на фоне чужих трудностей.

Во-первых, как я уже писала и говорила, мы считаем недопустимой ту процедуру изъятия (отобрания), которая существует сегодня. Со всеми ее встроенными нарушениями, произволом, субъективностью и насилием, и под которую попали дети этой семьи.

С самого начала все пошло неправильно. Нельзя расследования в отношении возможного насилия в семье проводить путем жесткого захвата детей, без нормальной коммуникации с родителями. Отобрание должно быть крайней мерой при прямой угрозе насилия. Если угрозы нет, максимум, можно поместить ребенка пожить у родственников или близких взрослых на момент следственных действий, если есть основания полагать, что на детей будут давить, чтобы они не дали показаний.

Но все, что есть в законе и практике вокруг этого сегодня – в корне неверная процедура, которую мы давно призываем поменять.

Мы однозначно считаем, что решение об отмене опеки (как и ограничении и лишении прав кровной семьи) должно сопровождаться серьезной и длительной экспертизой, и попыткой сначала оказать семье помощь и это решение может приниматься только при ее исчерпанности.

И здесь, конечно, очень важный вопрос возникает, который требует серьезного обсуждения в сообществе. Может ли приемная (именно приемная) семья отказаться от сопровождения? и что делать при подозрении на то, что опекун не справляется со своими обязанностями, а от сопровождения отказывается?

Ну и конечно на сегодня самой этой структуры сопровождения : качественной, профессиональной, с возможностью выбора для семьи – де факто нет. А без этого невозможно никак уже существовать институту приемных семей, без рисков для детей и самих семей.

И самое важное. Наша основная миссия всегда была, есть и будет, стараться сохранить проживания ребенка в семье, в которой есть привязанность и любовь, не смотря на условия проживания, ошибки родителей итп.

Ровно этим мы руководствовались, когда ехали в Зеленоград.

Руководствовались основными нашими ценностями: пониманием, что для ребенка самое важное – это семья, что никакой детский дом не может быть лучше, чем семья. И с намерением действовать исключительно во благо детей.

Откровенно говоря, мы ехали в Зеленоград возвращать детей в семью.

Нас позвали, как независимых экспертов(среди многих других).

Нашей задачей было прояснить эмоциональное состояние детей, их основные потребности и желания.

Для нас было важно сохранить возможность ребенку чувствовать себя человеком, мнение и чувства которого не безразличны и учитываются в решении его судьбы. В разговоре с ребенком наши психологи проясняли отношение его к сложившейся ситуации и будущему. Нашей целью было выяснить отношение ребенка к семье и прояснить его потребности в отношении семьи.

Понимая особенности детей с такой историей жизни, мы не ожидали увидеть безусловно благополучных или неблагополучных детей, мы понимали, что дети могут быть со сложностями в развитии, признаками нарушения привязанности, в состоянии стресса. Наши психологи хорошо умеют это диагносцировать и с этим работать.
Для нас не были диагностичны слова сотрудников МВД по поводу отношения детей к пище или мнения “сочувствующих” детям окружающих о том, как дети одеты. Мы понимали, что у “наших” детей могут быть абсолютно разные проявления, связанные с пребыванием в учреждениях ранее или иными травматическими ситуациями, их психологическими особенностями.

Результаты нашей беседы не позволили нам рекомендовать моментальное возвращение всех детей домой.

Мы понимали, что рискуем вызвать непонимание со стороны уважаемых коллег и приемных родителей. И нашей мотивацией рискнуть пойти против ожиданий общественности была только ценность “благополучия детей”.

Признавая факт юридически не компетентного и психологически не позволительного отобрания детей, мы не сочли возможным также быстро и не обосновано рекомендовать возврат детей без дополнительного времени на тщательный анализ ситуации.

Факты, о которых мы можем сообщить:

1. Для экспресс-диагностики были использованы метод беседы, включающей для маленьких детей использование игрушек, и проективные методы (ролевые игры, рисуночные методы, расселение семьи по домикам, модифицированный цветовой тест отношений как дополнение к проективным рисуночным методам). Беседа с ребенком подразумевала установление контакта, отсутствие утвердительных и закрытых вопросов.

2. В беседе с детьми участвовали 2 психолога(по одному в паре из нашего фонда), в каждой группе в углу кабинета находился специалист, не участвовавший в беседе с ребенком, он вел протокол. Каждая беседа длилась примерно 40 минут.

3. Наши специалисты запрашивали в 3 раза больше времени для взаимодействия с ребенком, нам не дали такой возможности на месте. Мы настаивали на встрече с мамой детей до беседы с детьми, на наблюдение за взаимодействием мамы с ребятами, однако такой возможности также предоставлено не было, второе на месте запретил представитель МВД.

Мы сообщили департаменту о том, что необходима дополнительная диагностика и такого времени не достаточно, особенно при взаимодействии с подростками. Что мы советуем незамедлительно передать Полину бабушке (так как уже было написано бабушкой на Полину заявление). Мы настаивали на регулярном посещении мамой детей и дальнейшей диагностике и работе. После этого наши специалисты уехали. В осуждении решения участия не принимали.

Ну и конечно мы не можем проводить никакую экспертизу. Это была не экспертиза, а экспресс-диагностика с задачей добавить независимое мнение в ситуации, когда все предварительные опросы детей велись внутри учреждений, государственными психологами и служащими, и были подозрения как раз, что возможно на детей при опросах оказывается давление или они проводятся неэкологично по отношению к детям.

Почему мы остались в Зеленограде, встретившись с тем, что не все наши просьбы выполняются?

Признаемся честно, во-первых, потому, что ожидали однозначного исхода беседы.

Если бы мы отказались участвовать в ситуации на тех условиях, которые были – детей бы не вернули.

И второе, мы действуем ради детей, ради семей и мы не можем диктовать свои условия департаменту, детским домам, больницам, любым государственным органам. Для этого нет законодательных оснований. И мы им никто.

Поэтому это бывает – когда задача помощи семье, детям важнее возможности провести ее в «чистых» дистиллированных условиях. И когда нам дают хоть какую-то возможность пообщаться, мы понимаем, что это лучше, чем ничего.

Мы работаем в тех условиях, которые реально существуют здесь и сейчас.

Когда, по сути, нет никакой независимой экспертизы, когда все решения всегда принимаются закрыто, когда нет понятных всем правил работы со сложными, кризисными случаями в семьях и нет достаточной помощи. Мы бы очень хотели, чтобы было по-другому. И с точки зрения всех процедур. И с точки зрения понятного участия независимых структур. Но сегодня этого нет.

Ну и конечно, идея, что из-за одной беседы детей с психологами, да еще и не своим, а вообще посторонними, Департаментом было принято настолько серьезное решение, решение, у которого не было никаких других оснований – это глупость, которую невозможно даже обсуждать серьезно.

Я уж молчу о том, что мы предлагали несколько другие решения.