25 декабря, Священный Синод удовлетворил прошение,
поданное Преосвященным митрополитом Минским и Слуцким Филаретом,
Патриаршим экзархом всея Беларуси, об уходе на покой в связи с
достижением 75-летнего возраста.
Публикуем выдержки из интервью митрополита Филарета разных лет
Сообщение о подписании Акта о безоговорочной капитуляции Германии
состоялось 9 мая в 2.30: ночи уже не было, наступивший день был жарким и
в прямом, и в переносном смысле, а в 22.00 был дан салют Победы — 30
залпов из 1000 орудий в свете разноцветных прожекторов!.. И бесконечная
радость, и надежды, и вера, что теперь всё будет только хорошо!
«Берегите студенческие годы: будете с любовью вспоминать их»
Владыка, что привело Вас в Семинарию, ведь в годы Вашей молодости такой выбор должен был стать более чем сознательным?
— Промысл Божий, не иначе. Будучи выпускником московской школы, я
имел намерение поступить в институт иностранных языков. Но из-за
желтухи врачи уложили меня в постель на три месяца. Более того, для
поступления в вуз было непреодолимое препятствие — я не состоял в рядах
комсомола. Ещё до болезни мы ходили с моим товарищем в институт
иностранных языков, «пробовались» на собеседовании. И мне как
«некомсомольцу» отказали даже в допуске к приёмным экзаменам. А мой
товарищ, который меня агитировал поступать, был принят. Он всё пытался
меня утешить, мол, подавай заявление в комсомол, оформим тебя, дадим
характеристику, примем, всё будет хорошо. Я говорю: «Нет! В комсомол
вступать не буду».
Когда я заболел, тётя Маня, моя крёстная мать, сказала твёрдо: «Всё!
Никаких институтов! Вот тебе Псалтирь, учись читать
по-церковнославянски, и с Богом — в Семинарию. Вот тебе молитвослов,
лежи и читай молитвы». Нельзя сказать, что всё это было для меня внове, —
наша семья была церковной, и, конечно, в храм Божий я ходил регулярно. И
в школе сидел за одной партой с Алёшей Ушаковым, с которым только мы
вдвоём из всего класса носили на груди кресты. Мы их не снимали никогда,
и все, в том числе и педагоги, знали, что мы — «верующие учащиеся». По
этому поводу, правда, у нас не возникало никаких проблем…
Тётя Маня осталась незамужней, потому что в их семье было тринадцать
детей, и моя будущая крёстная посвятила себя воспитанию сестёр и
братьев. Такая традиция была в многодетных семьях, ведь, естественно,
одна мать не могла с детьми управиться, и старшие избирали эту стезю,
потому что все были глубоко верующими людьми и смотрели на семью как на
малую Церковь. А когда умерла бабушка, тётя Маня взяла на себя заботы о
младших. Вот она-то и была моей крёстной матерью, наставляла меня в
вере. С нею я с самого раннего детства ходил в Свято-Никольский храм,
что на Новокузнецкой улице, в Скорбященский храм на Ордынке. И, видимо,
моя крёстная сыграла главную роль в выборе мной жизненного пути. Не могу
не считать своими наставниками моих родителей, мужа моей сестры —
священника Василия Изюмского (он и сейчас милостью Божией жив, здоров,
служит), моих родных, которые своим укладом жизни сформировали и
воспитали меня. С редким в те времена единомыслием все мои домашние
сошлись на том, что мой путь должен быть путём священнослужителя нашей
Святой Церкви. И я постоянно благодарю всех, кто этому послужил,
благодарю Бога за путь, конечно, Им предопределённый.
Вот так из обстоятельств житейских складывается Промысл Божий о
человеке. Вот что меня привело в Семинарию: молитва моей крёстной матери
и её, наверное, пророческое видение.
Конечно, родители заволновались, больше всего родительница, потому
как знала, что значило быть священником в 30-е годы. Я родился в 1935
году, а затем были 37-й, 39-й годы. В нашем доме и до войны, и во время
неё частенько бывали священнослужители и старцы Аристоклий Афонский,
Иларион, Исаия. Это были старцы Пантелеимонова подворья. Всегда
желанные, и гостями их не назовёшь, потому что это были свои люди. Я
всех их помню, хотя был совсем крохотным человечком. Кое-кто из них,
например, иеросхимонах Исаия, подолгу жил у нас. По-видимому, это было,
когда Пантелеимоново подворье закрыли…
Мать знала судьбу этих людей, священнослужителей, которые ходили из
квартиры в квартиру, из дома в дом, — где ночь переночуют, где две, а
где их приютят, где накормят, — и выражала вполне понятное опасение.
Ведь перед её взором прошли трагические судьбы священнослужителей в
послереволюционной России. Слухи о постоянных арестах, ссылках
священнослужителей были известны в семье. Конечно, маму пугала
перспектива возврата репрессий, которые в первое послевоенное время
поутихли. А к моменту моего пострига началась хрущёвская «оттепель»,
точнее — «заморозки», новые гонения на Церковь. Все переживали, ожидая
худшего.
У мамы было очень трепетное сердце, — всё-то она чувствовала, о всём
переживала. Приедешь, бывало, а мама: «Ну, говори, говори, что
произошло, — я ведь всё чувствую, всё вижу». Мои переживания, проблемы,
неудачи ложились на мамино сердце. Поэтому, когда я уже направлялся в
Троице-Сергиеву Лавру, она всплакнула серьёзно. Отец был более спокоен.
Когда мною было принято решение о поступлении в Семинарию, он только
сказал: «Сын, ты взрослый человек, выбирай сам свой путь…» Сестра и её
муж, отец Василий, были очень рады моему выбору. Вот таким образом я и
оказался в Троице-Сергиевой Лавре, в большой келье преподобного, в
Московской Духовной Семинарии, а потом и Академии.
- Обычно люди, вкусившие студенческой жизни, вспоминают её как
самое весёлое время жизни. Какую память храните Вы о студенческих годах?
— Конечно, я вспоминаю студенческие годы. И чем дальше от них, тем
слаще эти воспоминания. Вот и сегодня, беседуя с коллегами по устроению
нашей Духовной Семинарии и Академии, по поводу всех проблем, которые мы
имеем сейчас, я часто вспоминаю нашу студенческую жизнь. Наши
отцы-учителя тоже ведь переносили очень много всяких неудобств. Всё было
очень тесно. У ректора и инспектора была небольшая комната в чертогах: с
одной стороны — стол ректора, с другой — стол инспектора, посередине —
стол для встречи с преподавателями: там проходили педсоветы. Но всё было
очень тепло и душевно, и потому мы с любовью вспоминаем именно эту
обстановку, в которой зарождалась, а вернее, возрождалась духовная
жизнь… Преподаватели того времени принесли в стены Семинарии свои
воспоминания о дореволюционной жизни Церкви и Духовных школ. О днях
студенческих я храню самую светлую память.
- Встречались ли Вы после окончания Академии со своими сокурсниками?
— У нас есть традиция встреч выпускников Семинарии и Академии, мы
встречались довольно часто в Троице-Сергиевой Лавре, и я не теряю
надежды ещё раз попытаться собраться вместе.
Более того, я разыскал одноклассников средней школы, 11 человек, с
которыми я теперь обязательно встречаюсь хотя бы раз в год. Ведь
неординарный путь, которым я пошёл после школы, надолго прервал мои
контакты со школьными товарищами. А вот к старости потянуло к ним, и,
разыскав их, я поддерживаю с ними связь. Иногда всех приглашаю, и мы
встречаемся. Шутя, мы называли себя «шестидесятниками» — по тогдашнему
возрасту нашему…
