Пассажиры на нижних полках еще и
познакомиться не успели, а речь уже, как водится, шла о
судьбе России. Бледные и слегка взвинченные от
весеннего авитаминоза, они видели всё соответственно
– мрачно и безнадежно. Говорили о потере
нравственных ориентиров, которые передавались когда-то
от бабушек внукам.
– Да чего там! Включите телевизор, и все понятно,
– махнула рукой учительница истории, сидевшая слева
у окна, и сердито отвернулась от собеседников.
В купе стало как-то особенно тягостно, даже зубы заломило.
Все уставились в окно, а там как нарочно –
оголившийся из-под снега прошлогодний мусор да неухоженные
убогие деревни… Так в тишине прошло несколько
минут.
Вдруг с верхней полки раздался чистый и сильный девичий
голос:
– И все-таки я с вами не согласна! Не согласна, и
всё!
Девушка, которая с самого начала пути вела себя совершенно
незаметно, села на своей полке, и теперь все удивленно
разглядывали её. Она аккуратно спрыгнула вниз, достала
из-под своей подушки ажурный вязаный платочек и, уютно
укутавшись в него, удобно уселась рядом с учительницей
истории.
И всё как-то сразу изменилось в крохотном пространстве
купе. Неуловимо. Как будто перспектива унылого путешествия
с неприятными людьми вдруг обернулась обещанием
интересного и тёплого разговора с давним другом. Девушка,
слегка смущаясь, обвела взглядом своих соседей и радостно
представилась:
– Ася. Давайте познакомимся!
Игорь Викторович с симпатией смотрел на попутчицу –
она ему сразу понравилась. Учительница поглядывала ревниво
и неприязненно. Девушка была свежа и хороша, но дело было
не в этом. Главное – в ней было нечто, что
возвышало её над всеми красавицами и мудрецами, если в них
этого не было. Что это такое, учительница не могла понять,
и потому была раздражена.
Четвёртой попутчицей была скромная полноватая женщина с
виноватой улыбкой на лице. Её участие в разговоре
ограничивалось этой улыбкой и согласным киванием –
она будто боялась, что поинтересуются её мнением, поэтому
заранее со всеми соглашалась. На Асю она уже смотрела с
обожанием и как-то сразу расслабилась: перестала стыдиться
своего фланелевого, черного с синими восточными
«огурцами» халата и отсутствия прически.
– Я, знаете, слушала ваш разговор, –
продолжала Ася, – всё вы правильно говорите, и для
уныния вот такого, конечно, имеются причины. Но вот ведь у
всех вас, наверное, есть дети. И вы хотите их вырастить,
или там внуков уже поднимаете, – девушка взглянула
на Игоря Викторовича, – И никогда руки в этом деле у
вас не опустятся. И если бывают особенно тяжёлые моменты,
отчаяние даже, вы это всё переживаете, а потом всё
сначала. А почему? Да потому, что вы их любите и
надеетесь, несмотря ни на что… Так и со страной, с
Россией нашей…
Девушка помолчала и как бы не замечая, что никто не
проронил ни слова, продолжала:
– Не знаю, веруете ли вы. А я точно знаю – не
оставит нас Господь и детей наших не оставит. И деревни
эти… – Ася кивнула в окно, – А что до
того, будто некому традиций передать, так неправда это. То
есть правда, конечно, но ведь их не только люди могут
передавать.
Было видно, что девушка волнуется, хочет сказать что-то
очень важное для себя и боится, что её не поймут. Говорила
она быстро, сбивчиво – ситуация была для неё явно
непривычная. Попутчики смотрели на Асю напряжённо, будто
боялись пропустить хоть слово.
– Может вам покажется глупым, что я скажу сейчас,
или мелочным, но я всё равно скажу. Ну, вот хоть мужики
наши бородатые, православные, которых в каждом храме
сейчас встретить можно. Я всё любуюсь, как они друг друга
целованием встречают. Красиво как! Как естественно –
не учились же они этому, а вспомнили! Как в храмах
крестятся, молятся те, кто от родителей и бабушек своих ни
слова о Боге не слышал! Как они всё там быстро понимают,
запоминают – нет, вспоминают!
Я, между прочим, в детском доме выросла, подкидыш я. Но
это не важно. Важно, что ни о каких традициях православных
или хотя бы русских там речи не было. Скудно и тоскливо,
грубо очень, и еще стыдно…
Но вот попалась мне в нашей библиотеке книга, которую
никто никогда не брал читать. Вы её знаете, конечно,
– это «Идиот» Достоевского.
Я тогда еще совсем девочкой была, но как-то сразу поняла:
князь этот, Мышкин – идеал человека. Все такими мы
должны стать, тогда и счастье на земле будет. Как мне
хотелось о нем всем людям рассказать. Объяснить! Никто
меня слушать не стал, посмеялись только. Сказали, своих
идиотов полно. А я не обиделась. Главное – князь
этот со мной на всю жизнь остался, вместо отца и матери. А
когда я к Богу пришла, тогда и поняла, про Кого Фёдор
Михайлович свой роман написал, и для чего книгу эту мне в
нужный момент Господь послал. Я ведь тогда после очередной
«тёмной», которую мне девчонки устроили, всё
обдумывала, как мне в реку броситься…
– И что же, передумали? Про идиота прочитали и
передумали? – не скрывая насмешки, поинтересовалась
учительница.
– Ага, передумала, – просто ответила Ася, не
замечая иронии собеседницы и даже не взглянув на неё.
– А главное, вы мне объясните, как я это в 13 лет
понять-то смогла, это ведь первая толстая книжка, которую
я прочитала. Значит, Бог всё устроить может. Всё.
– А потом со мной ещё чудо произошло. Года примерно
через два, и жила я уже в интернате, где много
«родительских» детей было, неблагополучных, а
все-таки у них были семьи. И их на праздники по домам
разбирали – родители или родственники. А я одна
оставалась. Тоска, конечно, наваливалась. И вот, помню,
сижу на своей кровати в спальне, плачу. Книжку маленькую
листаю. Как она ко мне попала, уже не помню. На обложке
написано: «Кустодиев. Жизнь и творчество».
Книжка, хоть и маленькая, но издана хорошо – на
глянцевой бумаге, репродукции отличные, яркие. Листаю
машинально: купчихи какие-то, самовары…
К моей жизни – никакого отношения, я ведь и в музеях
тогда еще ни разу не бывала. Нас в цирк только водили и в
кино. Так вот, просматриваю книжку вскользь, думаю о
другом. И вдруг – «Масленица»!
Жемчужный зимний город в низине, а на переднем плане
– сани с нарядными яркими людьми, как гладью на
шёлке вышиты. И такая радость вдруг меня охватила! У меня
и сейчас мурашки по спине. Я даже иголочки льдинок, что
из-под копыт летят, на лице почувствовала. Меня как вихрем
понесло туда, в город – услышала праздничный гул,
звон колокольный и бубенцов каких-то. И смех такой, для
меня тогда еще незнакомый, беззаботный, открытый,
радостный и счастливый!
И все для меня вдруг знакомо
стало. Я поняла, что это всё моё, родное, я даже
тяжесть русой косы вокруг своей головы почувствовала,
лицо своё румяное в самоваре увидела, холод ледяной
воды в проруби – будто бы я белье
выполаскиваю… И движение это сильными руками,
размашистое – все мне знакомо…Здоровый
запах простыней, которые «колом» стоят,
как их с мороза заносят. И как полы на террасе в жару
пахнут, когда их холодной водой вымоешь…
Да много всяких таких ощущений, которых мне в жизни негде
было испытать. А запахи Пасхи! Я тогда же услышала и
узнала его – сладкий, смиренный, тишина в нем и
покой… И как борода христосующегося со мной
приказчика махоркой пахнет! – Ася смущенно
рассмеялась.
– Я эту радость всю до сих пор в душе несу. Ответьте
мне – откуда это всё на меня обрушилось прямо-таки?!
Думаю, мне это Господь авансом тогда дал, чтобы не
отчаялась. И каждому может дать. Нужно только попросить.
Сказать: я – Твоя, Господи, не оставляй меня
никогда, ничего мне больше не нужно – только о Тебе
порадоваться!
Учительница слушала всё это, сначала снисходительно
улыбаясь, а потом, даже как-то испуганно отпрянув. Игорь
Викторович смотрел на Асю пристально и напряженно. А
полноватая простая женщина, Татьяна, с пониманием. И когда
девушка замолчала, Татьяна робко, сильно волнуясь,
заговорила:
– Всё, что вы сейчас рассказали, и мне немного
знакомо. Только я это словами, как вы, ни за что бы не
сумела объяснить. Вам спасибо. Я вот когда первого
ребеночка своего носила и первый толчок в животе услышала,
то мне это ощущение знакомым показалось, и еще, как молоко
в груди прибывает, покалывает, я это ощущение
всегда-всегда знала. Да, точно, – Татьяна
прислушивалась к своим воспоминаниям о первенце, смущаясь
своего признания. Сомневалась, прилично ли о таком
рассказывать. Но робкая улыбка счастья уже светилась на её
разрумянившемся лице.
– Сколько же у вас детей? – поинтересовался
Игорь Викторович
– Пятеро,– просто ответила Татьяна.
По купе пронесся выдох – изумления или восхищения?
Ася сказала:
– Какая же вы… Какая красивая и
счастливая…
Татьяна, до этого казавшаяся забитой и замученной, сейчас
действительно выглядела счастливой красавицей –
сильной, спокойной и ладной.
– Куда же вы едете одна-то? – учительница из
всех сил старалась вернуть ироничный снисходительный тон.
– В монастырь, – Татьяна назвала монастырь,
– К мужу. Он там на строительстве помогает. Руки у
него золотые – вот нам и предложили туда всей семьей
перебраться.
– Вы что, в монастырь уходите, с детьми? –
поперхнувшись, спросила учительница.
– Ну, нет, – засмеялась Татьяна, – Будем
рядом в деревне жить. Вот еду дом смотреть. Детей с
сестрой оставила – вместе нам дорого ехать, а сестра
должна справиться, не в первый раз. А что? На нашу
квартиру покупатели есть… В городе нам делать
нечего. Я это давно поняла…
– Как же вы там детям образование давать
собираетесь? – уже совсем недоброжелательно спросила
учительница.
– Спасать их надо, – просто ответила Татьяна и
отвернулась к окну.
В купе стало тихо. Каждый думал о своем.
Татьяна старалась заглушить беспокойство о детях мечтой о
шестом ребенке, которого уже подозревала в себе. Пыталась
представить дом, в котором они все будут жить. Как там
будет ладно и уютно. Как они всей семьей будут ходить в
храм – все девочки в белых платочках. Такого счастья
в городе у них не было – все так далеко и неудобно.
В деревне не будет этих ужасных врачей, которые каждый раз
находят у неё все новые болезни, пугают смертью,
уговаривают избавиться от очередного ребёночка. А сами
давно уже мертвые… Там, на свежем воздухе она
поправится, кровь войдет в норму, не будет этих обмороков,
которые так пугают детей…
|
|
А Игорь Викторович вдруг
вспомнил… Рыжика. Рыжик – это маленький,
похожий на белку крольчонок, которого он так любил,
когда ему было лет пять. Тогда, у бабушки в деревне,
он взял его от крольчихи в большую корзину. Разместил
под кроватью, кормил травой и наблюдал, как он
прыгает по комнате. У Рыжика была поразительно умная
мордочка и выразительные большие черные глаза. Игорь
Викторович вдруг отчетливо ощутил нежность его
пушистой шкурки на своей щеке и как он пахнет –
ребеночком, валеночком, молочком. Когда он смотрел на
эту, еще такую наивную, девочку Асю, то чувствовал
нечто подобное, и был так благодарен этой девочке за
её фантазии, в которых что-то такое было. Настоящее,
что ли, очень красивое и пронзительное. И снова
вспомнился Рыжик. Однажды он, тогда еще Игорёк, целый
день провел на речке и ни разу не вспомнил о
крольчонке, не покормил и не напоил его. Вспомнил
только ночью. Вскочил, зажег свет, достал из-под
кровати корзину… Кролик был мёртвый –
еще теплый, но совсем мёртвый. Мальчик сразу понял,
что не сможет пережить этого, не сможет пережить
своей вины. Онемевшими губами он звал бабушку, и та
услышала его немой зов, проснулась. Потом завернула
Рыжика в свой платок и подошла к иконам. Игорь
Викторович вспомнил, как он молился – первый и
последний раз в жизни – громко рыдая и прижимая
руки к груди. А потом прижимал ожившего кролика к
себе, наслаждаясь сильными толчками его задних лап,
которыми тот расцарапал тогда ему весь живот. Позднее
мама объяснила, что на самом деле кролик не умирал, а
просто был в обмороке, а когда бабушка согрела его
– то пришел в себя, а мёртвые не оживают. Тогда
ушло от мальчика ощущение чуда, с которым он уже,
было, свыкся, и которое сделало его жизнь такой
полной и необыкновенной. Зачем мама это сделала?
Потом Игорь Викторович вспомнил сына с невесткой и
внука, которого не видел уже год. Вдруг понял, почему
ему так неприятна эта учительница, соседка по купе,
она чем-то напоминала его жену, была из тех кто,
может, как его жена, спросить сына, приведшего
впервые свою девушку в дом: «Где ты это
откопал?», хорошо, что хоть не при девушке
спросила. А могла… Просто невеста была из той
же породы, что и эта Ася, да и Татьяна. Пришлась не
ко двору. Он, Игорь Викторович, крупный начальник,
занятый целый день на заводе, старался не вникать в
конфликт с семьей сына, хотя и скучал по ней. Теперь
все будет по-другому. Слава Богу, что он из упрямства
отказался ехать в спальном вагоне, а купил билет в
обыкновенный, познакомился с Асей. Слава Богу.
Учительница сидела, стараясь ни о чем не думать,
разглядывая кисти своих рук. Она всегда гордилась ими
– узкими, с длинными породистыми пальцами, с
прекрасным маникюром. Теперь они казались ей когтями
хищной птицы. А внизу живота толкались все пятеро, не
рожденных ею детей. Такое уже было однажды, тогда это
закончилось больницей. Неужели опять? И еще она
чувствовала, как её захлёстывает волна тяжелой ненависти к
этим двум женщинам, соседкам по купе. Это всё из-за них,
зачем они?
А Ася, полная любви ко всем этим почти незнакомым ей
людям, смотрела на проплывающее мимо русское кладбище
– такое нарядное, даже весёлое перед Пасхой.
Свежевыкрашенные ограды, привязанные к ажурным крестам
бумажные нежные цветы – трепещут на ветру. Хотя
кладбище было довольно далеко, и всего этого увидеть было,
конечно, нельзя, Ася, никогда еще не бывавшая на кладбище,
точно знала всё про эти цветочки.
И ей казалось, что так ощутимые ею волны любви, что текут
от убогих домиков деревни к ухоженным могилам и обратно
– от усопших к живым – захлёстывают и её, и
Татьяну, и Игоря Викторовича и даже противящуюся им
учительницу истории…
Источник: http://www.pravoslavie.ru |