Мы с Юрой учились в одной школе искусств, я на художественном, а он на музыкальном отделении. Он был старше на год, нас объединило одно обстоятельство – занятия боевыми искусствами. <…> В одной из таких тренировочных групп через некоторое время меня поставили младшим инструктором и старшим по обучению рукопашному бою, и я начал приглашать на занятия друзей и приятелей из школы. Так в группу попал Юра. Он прошел все испытания и вскоре стал душой компании. Бывало, в самый трудный, критический момент раздавалась его шутка, за что Юре часто попадало от руководителя, а «братья по оружию», наоборот, радовались каждому его слову. Так случилось, что после операции я уже не мог лично руководить ребятами, и меня заменили другим, физически очень крепким юношей. Спустя некоторое время я создал школу железного духа (ШЖД) «Славяне», в основе которой лежала в первую очередь нравственная составляющая, без которой невозможно послужить Родине ни в каком звании, даже имея бесчисленные таланты. Ребята из прежней группы постепенно перешли ко мне, и первым из них – Юра. В группе он был фотографом, благодаря ему и сохранились страницы нашей «той» жизни. В лесу мы сделали тайник и площадку для тренировок. Занимались каждый день по пять-шесть часов, прыгали с песчаного обрыва между Комсомольским районом и Портпоселком (г. Тольятти), делали марш-броски, сближаясь при этом всё больше и больше. Наступил нелегкий момент разлуки, так как я поступил в Абрамцевское художественное училище им. В. Васнецова в Подмосковье. Там продолжились мои занятия по системе ШЖД «Славяне», а Юра с друзьями тренировались в Тольятти, присылая мне иногда свои черно-белые фоторепортажи. Мученик Георгий Ефимчук Через год я оказался в Троице-Сергиевой лавре, услышал проповедь раба Божия Михаила, подтвердил вслух для себя верность его суждений, потом мы отошли в сторону, и он подарил мне Святое Евангелие дореволюционного издания. Прижав Евангелие к сердцу, я поехал в Тольятти с великой радостью и в первую очередь с целью сделать марш-бросок с друзьями по Жигулям на несколько недель, чтобы читать им Евангелие у костра. Среди моих друзей глубже всех воспринял Благовестие Юра. Я уехал, крестился в Ильинском храме под Лаврой, перестал заниматься боевыми искусствами, увидев перед собой высшее из искусств – жертвенную любовь Креста Христова. Каждую неделю ездил в Лавру к духовнику и старцу, у меня появилось много духовных книг, и в каникулы я брал их с собой в Тольятти. На Юре вполне сбылись слова Евангелия о том, что «враги человеку – домашние его»[1] и «веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешься ты и весь дом твой»[2]. Теперь уже очевидно, что своей смертью Юра привел своих родителей Анну Илларионовну и Виктора Константиновича к Богу и православной вере, и это, по моему мнению, самое главное, что сделал Юра. Теперь он за них спокоен. Совершенно нелукавый и без-хитростный, Юрий часто был непонимаем своими одноклассниками и окружающими. Его искренность и добродушие не встречали отклика, над ним часто посмеивались, в уничижительном смысле. Ему стало очень одиноко, и у него случались тяжкие душевные состояния. Он был как обнаженный нежный цветок среди лютого холода цинизма и безверия, один на один с огромным индустриальным городом, в котором о духовности и слыхом не слыхивали. Не исключением были и родители, подозревавшие Юру в недобрых занятиях, они болели «подозрительными помыслами», думая, что Юре передают наркотики из Москвы. Только верующая бабушка Юры была ему поддержкой в те горькие дни. Мне приходилось с ним встречаться на крыше его двенадцатиэтажки. Там я передавал ему духовную литературу, в том числе и машинописную самиздатовскую книгу «Старец Силуан», очень редкую в то время. Взирая с высоты птичьего полета на городскую жизнь, мы радовались встрече, и я рассказывал ему о том, что довелось мне узнать за последнее время. Когда же Юра приходил ко мне домой с цветами для моей мамы и сестренки Анастасии, мы устраивали соревнования. Он переложил на музыку стихи особенно любимых им поэтов «серебряного века» и пел их мне под гитару, а я ему – свои песни. Соревнования шли часами, пока моя мама Валентина Климентьевна готовила ужин – блины по-сибирски. Она очень любила Юру и считала его истинным интеллигентом, очень глубоким человеком и самым надежным моим другом. Иногда мы записывали наши домашние концерты, и кое-что из Юриных песен сохранилось. Особенно была поразительна в его исполнении песня на стихи И.С. Никитина «Молитва дитяти»: Молись, дитя: сомненья камень Твоей груди не тяготит; Твоей молитвы чистый пламень Святой любовию горит. Молись, дитя: тебе внимает Творец безчисленных миров, И капли слез твоих считает, И отвечать тебе готов. Быть может, Ангел твой хранитель Все эти слезы соберет И их в надзвездную обитель К престолу Бога отнесет. Молись, дитя, мужай с летами! И дай Бог, в пору поздних лет Такими ж светлыми очами Тебе глядеть на Божий свет! Лицо Юры преображалось, и вместе с благоговейной песней он сам восходил к Господу. (Стоит только вспомнить Юру, как сразу становится хорошо на сердце, такой он был удивительный человек…) Пришла пора стать мне послушником в Оптиной пустыни, и, зная о том, как невыносимо Юре дома, я послал ему приглашение пожить в обители паломником. Юра не стал медлить и, находясь в очень тяжелом физическом состоянии, выехал. Прибыл он в начале Великого поста на следующий год после убийства на Пасху иеромонаха Василия, инока Ферапонта и инока Трофима. В воздухе стояла страшная тревога, так как ожидалось что-то подобное и в этот год. Юру поселили в корпусе наместника священноархимандрита Венедикта, с его благословения. Мне довелось водить Юру на духовные беседы, учить его монастырским правилам, провожать на послушания, которые ему были под силу по состоянию здоровья. Юра трапезничал за одним столом с братией, с кандидатами, готовящимися в послушники. Когда я дежурил сутками на вахте или в храме, он был со мною, задавал тысячи вопросов. У него появилась духовная жажда, так как ум его был очень тонкого и пытливого склада. Он постоянно что-то записывал в дневник. Стал глубоко изучать Иисусову молитву, исповедовался, причащался. Службы в Оптиной пустыни длинные и неторопливые, и Юра старался каждый день посетить храм и выстаивал сколько мог, молясь в дальнем конце храма. Помню, однажды мы ходили ночью по территории монастыря, вкушая запахи весны, ночную свежесть разлившейся Жиздры. Над нами простиралось огромное черное небо, всё усыпанное крупными гроздьями звезд, и Юра много и восторженно рассказывал о своем детстве, вспоминая, как жил на Украине в деревне у бабушки, говоря, что здесь, в Оптиной пустыни, он чувствует то же самое и что «небо здесь такое же». Недалеко от скита четверо людей в белых балахонах совершали над другим, тоже в балахоне, какие-то действия… В один из вечеров в оптинском скиту схиигумен Илий совершал постриг, поэтому многие братия были там. Двое из них (один был отец Трифон) увидели странную картину: недалеко от скита, в кустах рядом с дорожкой, соединяющей монастырь и скит, четверо людей в белых балахонах держали за руки и за ноги одетого в балахон же человека и совершали над ним какие-то ритуальные колдовские действия, замахиваясь на него палкой и будто бы поражая его, как это делают охотники языческих племен, отправляясь на охоту. Один из неизвестных долго шел за какой-то женщиной широкими шагами, так что страшно ее напугал. Ей пришлось развернуться и перекрестить преследователя. Была сильная темень, и если бы не белые балахоны, то, может быть, этих людей и не заметили. Незнакомцев пробовали искать, но никого уже не нашли. Место мученической кончины Георгия Ефимчука Через некоторое время (спустя две-три недели) один из трудников банно-прачечного корпуса (где я проходил послушание в то время) ранним утром пошел в лес помолиться. Вдруг он увидел тех самых людей, о которых уже все говорили. Он прилег на землю и стал наблюдать. Посредине поляны стояла белая машина «Нива», в ней сидели люди в белых балахонах, а другие стояли рядом. Один из стоящих снимал всё на небольшую видеокамеру. Эти люди пили пиво и о чем-то тихо говорили. Паломник заметил такую деталь: ботинки у одного из них были очень дорогие, начищенные и с золотой пряжкой, что говорило о его высоком достатке. И еще кто-то натыкался на них в тот день. Шли последние дни поста перед Пасхой. Мы сидели с иноками Паисием и Игнатием в моей келье, разговаривали о пустыни и решили поставить чай. Точно не помню откуда, но у нас было варенье в пластиковой бутылке. Кажется, его прислала Юре бабушка. Может быть, был с нами тогда и Юра. Рядом с моим одром на стене висела большая писаная икона «Спас Нерукотворный». Когда открывали варенье, раздался взрыв: оказалось, что оно забродило. Варенье вырвалось из бутылки и сильной красной струей разбрызгалось на Лик Спасителя, на меня и на мой висевший рядом черный подрясник и стало медленно и вязко стекать, как струи крови. Мы замерли, расценив увиденное как предзнаменование того, что на эту Пасху суждено погибнуть мне. Внутренне собрав всё мужество, я усилил покаянную молитву, стал исповедоваться, причащаться, готовиться к смерти и, отрешившись от всего, ушел в себя, ожидая удара. В Великую пятницу я успел увидеться с Юрой, спросил, как он себя чувствует. Он был сильно слаб и поэтому не мог долго присутствовать в храме. В это время в Оптиной жил еще один мой друг по Абрамцевскому училищу, Вадим, который в художественной резческой мастерской в скиту вырезал из дерева герб России – большого двуглавого орла, заказанного для Государственной Думы, где он теперь и находится. К нему-то [к Вадиму] и пошел Юра в гости. После выноса плащаницы вся братия вышла из Введенского собора и пошла на трапезу. Помолившись и сев за столы, мы услышали чей-то крик и поняли, что в скиту что-то случилось. Мне сказали, что там Юра. Я побежал со всех ног. Подбежав, увидел Юру уже с закатившимися глазами, распростертого крестом на траве у огромной сосны. Он задыхался от страшной боли, ничего не говорил, он умирал безмолвно. Подбежали еще несколько человек. Какой-то мужчина стал делать Юре искусственное дыхание и массаж сердца, не зная, что в него воткнута 12-сантиметровая игла от шприца и каждый нажим еще раз пронзает сердце Юры. Только когда задрали рубашку, увидели черную точку и в ней широкую часть иглы. Крови не было. Достали иглу и удивились ее размерам. Я смотрел на Юру, ломая себе руки, потому что был не в силах чем-нибудь помочь. Подошедший игумен Мелхиседек (который дал мне читать «Старца Силуана», а я передал эту книгу Юре на крыше дома в Тольятти) стал петь отходные молитвы и литию. Под молитву братии и нескольких паломников Юра перестал дышать. Душа его отошла ко Господу. Уже потом женщины, проходившие этой дорогой, рассказывали, что видели благочестивого паломника, стоящего на коленях с поднятыми в мольбе к монастырю руками. Они подумали: «Вот какой молитвенник!» – и не решились подойти к нему. На самом деле это был Юра, который от боли не мог даже произнести и звука. Это сатанисты взяли у живого молодого христианина кровь шприцем в своих ритуальных целях и оставили иглу Вызвали милицию, «скорую помощь». Милиция вела себя дерзко, ничего не стала искать. «Скорая помощь» увезла Юру. А так как место было то самое, где видели людей в белых балахонах (только с другой стороны дороги), то первой в голову пришла мысль, что это сатанисты взяли у живого молодого христианина кровь шприцем в своих ритуальных целях и оставили иглу. Тем более что в это же время опять видели «неизвестных» людей, выходящих примерно в том же месте из леса в направлении к белой машине. Причем четверо заставляли идти одного, а тот сопротивлялся и присаживался на пень. Лицо у этого человека было страшно расстроенным. Его взяли под руки, затащили в машину и уехали. Долго разговаривали с судмедэкспертом, перед которым стояла стеклянная банка с пронзенным Юриным сердцем. …Срочно послали телеграмму Юриным родителям. Отец, Виктор Константинович, всё сделал быстро, взял автобус и сам поехал на нем в Оптину пустынь за Юрой. Я нес дежурство на нижних вратах, когда мне сказали, что пришел автобус из Тольятти, он был красный, как пасхальное яйцо. Встретив Виктора Константиновича, я ему обо всем рассказал. Он выдержал всё мужественно, и мы стали готовиться к отъезду. В столярной мастерской сделали православный деревянный крест и гроб, такой же, как и погибшим за год до этого монахам. Поехали за Юрой в морг на опознание. Вместе с отцом несли Юру и укладывали на грузовик. Потом долго разговаривали с судмедэкспертом, перед которым стояла стеклянная банка с пронзенным Юриным сердцем. Судмедэксперт, посмотрев на меня, произнес фразу, показавшуюся мне зловещей: «Теперь, я думаю, мы будем чаще с вами встречаться». Рядом с ним сидел его сын – практикант и помощник. Нам стало жутко, особенно после того, как мы ознакомились с официальным постановлением судмедэксперта о самоубийстве. …Гроб с телом Юры поставили в больничном храме святого Илариона, где было совершено отпевание и постоянно читалась по Юре Псалтирь: поминался он как новопреставленный убиенный Георгий. Братия заходили, молились, никто не верил, что это самоубийство. Было море красных пасхальных свечей. Всю ночь мы с Виктором Константиновичем просидели у гроба, а наутро поместили его в «пасхальный» автобус, и Виктор Константинович повез Юру домой. …Теперь оптинский крест стоит на старом городском кладбище в Тольятти. Рядом растет дуб, одна ветка вытянулась далеко от ствола и накрывает крест у изголовья могилы русского новомученика Георгия. Иеромонах Феоктист (Петров) 29 апреля 2014 года Текст любезно предоставлен составителями брошюры о Юрии Ефимчуке – монахиней Ангелиной и Людмилой Терской.
Источник: http://www.pravoslavie.ru/put/70283.htm
© Православие.Ru
Источник: http://www.pravoslavie.ru |